Сибирские огни № 5 - 2002

Как определить Логинова из «Коттед­ жа» — сильного, властного, жестокого че­ ловека, не умеющего любить — жену, детей, собаку, наконец? Прожившего бесполезную жизнь и неспособного уже начать новую. Или героев «Наплыва», соседей по комму­ налке, пьющих, ругающихся, живущих какой- то выморочной жизнью? Или персонажей «Карамболя» — три поколения большой се­ мьи, мучающих и изводящих друг друга. Можно прочитать многие пьесы Кня­ зева как типичную «чернуху», сознательное нагнетание мрака и беспросветности, как истории о невыносимости тяжелой жизни. Но, во-первых, и «Карамболь», и «Наплыв» далеки от какой-либо конъюнктурное™: дес­ кать, я покажу сейчас чистенькой публике всю грязь и вонь простонародной жизни, ужо напугаю! Нет никакого педалирования и азартного восторга благополучного дра­ матурга, радостно наворачивающего «нега­ тив». То, что театральная публика может посчитать «чернушной» экзотикой, таковой, в общем-то, не является. В этом нет никакой спекуляции. Просто это хирургически точ­ ный срез того слоя жизни, который обычно на сцене не представлен. Хотя сказать хирур­ гический — очень неточно. Потому что это слово подразумевает бесстрастность — а у Князева этой отстраненной бесстрастности нет. Он к своим героям не относится как к материалу, только как к объекту исследова­ ния и наблюдения. Для автора и Илья из «Ка­ рамболя», и Слава Кипиш из «Наплыва — не картонные фигурки, не цоименованные функции, а полноценные люди, способные на спонтанные реакции, на добро и зло. Секрет их жизненности прост — они не придуманы, не сочинены, это не бесплот­ ная выдумка автора, рупор для каких-то его идей. Да и нет, заметим в скобках, никаких особенных идей, которые автор бы доверял своим персонажам... Такое впечатление, что они взяты из жизни — целиком, как есть, со всеми потрохами, ужимками, шуточками, словечкам, заиканием и неидеальным пове­ дением в быту. В каждом из них просвечива­ ет (через речь, разумеется) среда, судьба, эпоха. С судьбами у Князева ох не просто. А если просто — то они не складываются. Нет места перечислять, но в кого ни ткни паль­ цем — все наперекосяк, все не так, и даже если нельзя назвать неудачником и пропа­ щим, то и счастливым — тоже язык не пово­ рачивается. За каждым (почти) маячат нере­ ализованные возможности, неиспользован­ ные варианты другой, лучшей судьбы. Даже если сами персонажи этого не осознают. И вот эта тема другой, нереализованной судь­ бы становится, как мне кажется, главной в драматургии Князева, начиная с самой ран­ ней (и самой, может быть, романтической, при всей безрадостности) пьесы «Вообра­ жаемое пианино». И до последней, самой «чеховской» — «Конферанса». Вот ведь как: меняются герои, приметы времени, пресло­ вутая среда — а тоска по нереализованной, другой жизни звучит везде, как это самое воображаемое пианино. В пьесах Юрия Князева очень точно за­ печатлено время. Это при том, что они дос­ таточно герметичны, я имею в виду то, что никаких насильно введенных в текст вех и зарубок, по которым можно привязать дей­ ствие к календарю с точностью до года, не имеется. Не так много и вещественных при­ мет времени — предметов, одежды, цитат, упоминаемых песен. Зато есть растворенное между слов ощущение эпохи, если приме­ нимо это слово к десятилетиям: семидеся­ тым, восьмидесятым, девяностым. И это ощущение, данное не в лоб, по касательной, очень многое определяет. Допустим, «Па­ рафраза» вся пропитана полубезумным воз­ духом начала девяностых, лихорадочным, бесшабашным и все же счастливым — и дело, повторюсь, не только в масштабе цен (коньяк стоит полмиллиона). Мне сейчас даже кажется, что именно тогда в и без того немалопьющем Отечестве хлестали паленую водку и спирт «Рояль» какими-то гомери­ ческими дозами, наверстывая упущенное за годы борьбы за трезвость... Я думаю, в эти годы все то и дело кого-нибудь из друзей провожали — не в Париж, так в Америку. И, конечно, показателен сам город, куда едет герой — это уже не реальная географичес­ кая точка, а миф, сказка, действительно рай­ ская земля. И название коньяка, вокруг кото­ рого к концу пьесы начинается изысканная словесная игра, не случайно переводится как «Рай»... Что (да еще и в контексте всех пьес Князева) напоминает слова Бродского про то, что живших в России надо брать прями­ ком на небо. Собственно, об этом и все ос­ тальные пьесы замечательного драматурга Юрия Князева. Сергей САМОЙЛЕНКО