Сибирские огни № 5 - 2002

щего человека, который чувствует в себе поэзию и выражает ее в слове, — жанр тут не особенно важен. Хотя, конечно, речь идет прежде всего именно о художниках стиха как о творцах самой тончайшей духовно-психо­ логической материи — следовательно, о людях с наиболее развитым психомиром, людях-«чувствилищах», более других наде­ ленных даром провидения ...). Некрасов, Тур­ генев, Ал. Толстой, Лев Толстой, Апухтин, Бальмонт, Бунин — беру самые «разномас­ тные» имена тех, кто свой век, подчас нема­ лый, свое физическое существование завер­ шил без стороннего вмешательства и не «по собственному желанию». То же можно ска­ зать и о поэтах советской эпохи... Но — тут надо вспомнить еще одну гу­ милевскую строку: А для низкой жизни были числа. Численно — да, большинство русских художников слова умирали своей смертью. Но поэзия на то и поэзия, что числа, «про­ центное отношение» в ней — ив отношении к ней — имеют ничтожное значение. «Мол­ нии бьют по самым высоким деревьям»; удары этих молний как раз и создали в рус­ ском общественно-народном и личностном восприятии тот самый «архетип»: смерть поэта есть гибель поэта. Да так мощно, что свет этих вспышек накрыл собой и тех, кто «при нотариусе и враче». И при священни­ ке. И есть в таком — уже действительно на­ родном, а не литературном, и уж, конечно, не в вульгарно-социологическом взгляде своя высшая справедливость. ...Хотя бы потому, что уход художника слова из жизни всегда есть финал трагедии, разыгравшейся меж ним и миром (обще­ ством, государством, а, может, и просто его семьей). Вот почему нам ныне ясно: не будь тот же Некрасов таким, каким он был, он бы излечился где-либо на италийских берегах; и Достоевского убила не эпилепсия, а пули, что не вылетели на Семеновском плацу. Вот по­ чему и «домашне-больничные» смерти Бло­ ка, Булгакова, Твардовского и Яшина (опять же «разномастные» имена беру) стоят на од­ ном уровне трагедийности с гибелями Гуми­ лева, Клюева, Мандельштама и П. Васильева, а те —- с финалами Есенина, Маяковского и Фадеева. «Юридически» утверждать о пер­ вых и третьих, что их кто-то убил— нет смыс­ ла, ибо нет «чисел», нет юридических же доказательств (по крайней мере — пока), но вот перед Богом — и перед Россией — да, можно и нужно сказать: их убили... А теперь — главное. Все, что относится к русскому взгляду на понятие «смерть поэта», явилось на свет, сформировалось и укоренилось — в Импе­ рии. Или — в Империях. В русской и советс­ кой Империях. При власти царской, при влас­ ти коммунистическо-советской, при автори­ тарных и тоталитарных режимах. То есть тог­ да, когда отечественная поэзия (шире — сло­ весность, искусство) расцвела, вошла в зенит и дала не одно или несколько созвездий, а це­ лый космос звезд. Звезд стиха, прозы, музы­ ки, кисти — Поэтов. Такой космос, какого не дал весь остальной мир планеты за все тыся­ челетия своего существования. Только в таком космосе творцов Красо­ ты понятие «смерть поэта» становится явле­ нием, которое потрясает народ. Которое под­ вигает людские множества без всякой на то команды (а то часто и вопреки запретам) собираться на проводы поэта в последний путь. Тут нет ничего парадоксального, — кроме разве что парадоксальности (всемир­ ной) таких феноменов, как «Россия» и «рус­ ская поэзия». Будь иначе —- в феврале 1837 скончался бы всего лишь титулярный совет­ ник и камер-юнкер Пушкин... Можно долго и нудно рассуждать (что и делают тьмы ис­ следователей, комметаторов и социологов), что сей Русский Ренессанс происходил не­ сколько столетий постоянно «несмотря на», «наперекор» и «вопреки» тому или иному обстоятельству. Словом, по «недосмотру начальства»... Это правильно вообще-то. Более того: именно эти «наперекор» и «не­ смотря на» становились источниками тех молний, которые били по самым высоким вершинам. Мы можем признать сегодня, что одни русские гении и таланты погибали в своих сшибках с высшим светом, другие — с собственно имперской властью, третьи — в конфликтах с цензурой, с охранкой, с рево­ люционерами, с ЧК и ЦК. Каждого убивало что-то или кто-то. Но, заметим, никто из под­ линных отечественных творцов поэзии не был ни открытым врагом Империи (царс­ кой или советской), ни ее лакеем... Читайте предсмертные письма ушедших «доброволь­ но» — убедитесь в том сами. Иное дело: кое-кого буквально расплас­ тывал разлад меж собственной душой худож­ ника и собственными же социально-поли­ тическими (или религиозными — Гоголь) взглядами. Но и в таких случаях нельзя ут­ верждать, что художника «убила система». Под колесами имперской колесницы гибли многие «физические лица», среди них и по­ эты, но то — факты социальной истории, ее статистики, а не психологии взаимоотноше­ ний меж поэтом и государством. Тот совер­ шенно ни уха, ни рыла не смыслит в сей пси­ хологии, кто утверждает, что того или иного