Сибирские огни № 5 - 2002
Неужели за все это он не заработал на кусок доброй колбасы или сыра? У меня так и вертелся на языке этот щепетильный вопрос, но я все же счел благоразумным помалкивать: не приспела пора. Зато спросил о другом, когда мы уже уполовинили бутылку «Столичной»: — Регина-то как? — А нормально, — ответил Толян. — В санатории сейчас отдыхает. — Все так же — и не вместе, и не врозь? — А что сделаешь, если мы не умеем иначе. Еще опрокинули по рюмашке. И тут, вспомнив первые мгновения встречи, я рассмеялся: — Почему двор-то так запустил? — А так больше глянется, — расхохотался и Анатолий. — На природу все реже приходится выбираться, развел свое первозданное буйство. Выбежишь по зорьке на улицу, ухнешь босыми ногами в крапиву— добро-о! Бодрости духа и прыти на весь день хватает с избытком, почище, чем от рюмахи. И вдруг преобразился, засветясь и лицом, и глазами, даже помолодел. — Слушай, а не бросить ли нам все это водкопитие да не рвануть ли на один из моих любимых островков за ершами? Вот не могу, как захотелось ершиной ухи! У меня и удочки, и переметы старые есть. Ну? Как на это глядишь? —-Да хоть сию минуту, родимый! Ты же знаешь, что все необходимое я всегда с собой привожу. — Ай да молодец, Николашка! Ай да умник-разумник! И завертелось все, закрутилось, и полетели вещи со свистом в видавшие виды объемные рюкзаки... И снова мы на причале, на Стрелке. И снова щемит сердце вид родных рек, и сладко будоражат душу знакомые запахи. Послеполуденное августовское солнце бле щет во всю своюлетнюю зрелую мощь, и блеск его, отраженный в почти беспредель ном обилии чешуйчато-играющей ряби воды, удвоенный и утроенный ею, завора живает. заколдовывает, вливая в тело легкость, счастливую упругость и силу. Толян хлопочет со своим обласком, а я не в состоянии пока ничего делать, стою, смотрю и дышу. Однако вскоре эйфория проходит, и я замечаю нечто такое, что начинает меня тревожить и угнетать. Передо мной уже нет той родной, с ранних лет знакомой и любимой, земли. Передо мной что-то совершенно другое. Вон слева, где когда-то простирались залив ные луга — краса и гордость округи, привольное место выгула и откорма домашней живности, — теперь громоздятся кучи какого-то мусора, валяются ржавые остовы автомобилей, барж, катеров, двупалубных теплоходов, крокодильи скелеты высо ковольтных опор, змеиные клубки тросов и еще множество чего-то такого, что издали не различить. Справа, где еще пятнадцать лет назад высился деревянный монолитный причал биржи пиломатериалов лесозавода, где беспрерывно, как сло ны хоботами, водили стрелами краны, двигались лесовозы, стучали вагонетки, пе рекликались, работая, люди, — теперь было полное запустение и стояла полная тишина. Лишь по площадке бродил бесцельно какой-то одинокий сутулый мужик, не то сторож безжизненной территории, не то просто заплутавший бродяга. Чуть в стороне, на мысу, где совсем не так давно поблескивали веселыми окнами дере вянные домики Рейда, спешили то с парома, то на паром его вечно озабоченные, веселые и шумные жители, играли под яром голосистые ребятишки, —-теперь, как после жесточайшей войны, торчали из бурьяна только белые печи да полуразобран ные срубы. Да и сами реки, Кеть и великая Обь, тоже как-то скорбно ужались, усох ли, словно растерянно сомлели от неуюта. Это было уже пострашнее того, что я замечал в прежние приезды, когда засыпались опилками малые озерушки, рубились отдельные кедры или сносились бревенчатые одноэтажки, чтобы на их месте встали панельные бруски. Тут уже витали иные тени и происходило другое... Н и к о л а й волокитин ПОСЛЕДНИЙ ЧАЛДОН
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2