Сибирские огни № 5 - 2002
— Дык! — У Пелагеи Пантисовны вываливается из рук и со стуком падает на пол деревянная игла, которой она вяжет сеть, и я разделяю чувства старушки: хоть она и рыбачка, хоть и до сих пор не хуже другого мужика исполняет нелегкую реч ную работу, но и у нее перед долгой зимою в доме нет ничего сверх того, что необ ходимо, все по строгому счету, и такие подарки кажутся лишними. Я отступаю. — Нет-нет, я не возьму! Но Толька уже сердится, как норовистый конь, сверкает глазными белками. — Бери, бери!— толкает мне туесок. — Бери, не то разругаюсь! — Не возьму! — уже кричу я. — Да чего там. Домашних попотчуешь от меня, — разрешает Пелагея Панти- совна, поднимая с пола иглу. Я хватаю туесок и скатываюсь вниз по лестнице почти кубарем, как от пинка. «Да-а! — проносится у меня в голове. — Отныне и Толькиной бабушке скучать не придется!» Однако... Однако, о встречах. * * * Первая из них после окончания школы случилась лишь спустя четырнадцать лет — в год, когда я, будучи уже редактором газеты в одном из районов Красноярского края, с божьей помощью одолел наконец заочно высшее учебное заведение. А до этого учился в индустриальном техникуме, работал золотодобытчиком на Колыме, служил в армии на Сахалине, подвизался то на спортивном, то на комсомольском поприще в глухом приенисейском селе. Толька тоже за это время прошел путь довольно тернистый. «Помантулил» не сколько лет шофером-грузчиком на Колпашевском рыбоконсервном заводе, отси дел за какой-то дикий скандал с дракой пару годочков в тюрьме, поневодил на знаме нитом Средне-Обском стреж-песке осетров и вдруг, неожиданно для всех с отличием закончив Томское медицинское училище и вернувшись в поселок, стал работать врачом-зубником. К тому времени, когда мы встретились, он был уже в поселке личностью видной и весьма уважаемой. Вот только до сих пор одинок почему-то. У меня уже дочь во второй класс перешла, а мой друг, по горестным словам бабушки, еще и не помыш лял о женитьбе. Жили они с Пелагеей Пантисовной по-прежнему в своей древней, почти обуг лившейся под бременем лет деревянной хоромине, вели, как могли, приусадебное хозяйство, однако совсем согнувшаяся в дугу бабушка уже не рыбачила. Рыбачил, по словам Анатолия Петровича, он... Рыбачил ли? Мы кушали под горькую водочку, которой все трое немало не брезговали, от нюдь не сладких стерлядок собственноручного бабушкиного посола, а заскорузлых копченых чебаков, что по ту пору еще продавались в магазинах поселка. — Дак! — улыбалась бабушка всем своим усохшим, хоть и все еще обширным лицом, с синюшными, растянутыми в суровую нитку губами, и показывала черным крючком указательного пальца на стопку. — Мне-то бы ее, заразу, и совсем ни к чему, паря-леший. Но уж так я рада, Колюшка, так уж рада тебе, что невмочь... — Ну! — в кривой ухмылке дергал аспидным усом Толян. — Оправдывалась блудливая молодуха перед кумом, что грешит первый раз. Ха-ха-ха! Но Пелагея Пантисовна ноль внимания на охальные слова потомка, все глаза— на меня: — Мамка-то как? С легким сердцем ли к нам отпустила после стольких-то го дочков разлуки? НИКОЛАЙ ВОЛОКИТИН ПОСЛЕДНИЙ ЧАЛДОН
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2