Сибирские огни № 5 - 2002

НИКОЛАЙ ВОЛОКИТИН У&Щ ПОСЛЕДНИЙ ЧАЛДОН в какую-то полутемную залу с крутой перильчатой лестницей посередине, заставля­ ет подниматься по этой лестнице сквозь широкую квадратную дыру в потолке к сияющему наверху свету, и мы оказываемся в просторной солнечной горнице. В ней тепло и уютно. У окна сидит пожилая, обветренная до кофейного цвета чалдонка и вяжет мел­ коячеистую сеть-ельцовку. Скуласта, широколица, с узкими глазками-щелками. Ког­ да она встает, видно, что ее ноги коротки и кривы, как у большинства таежных людей, потомственных рыбаков и рыбачек. Кажется, между нею и Толькой нет ничего обще­ го, как между черемухой и тополем, но —- Боже мой — до чего же они сильно похожи! Правда — чем, хоть лоб расшиби, понять не могу... Позже мой друг не раз будет со смехом говорить: родная бабушка — это что, это ясно, но почему какими- то неведомыми и невидимыми свойствами он похож не просто на некоторых «смуг­ лых» людей, а на представителей многих и многих народов — армяне его принимают за армянина, татары за татарина, чуваши за чуваша, горноалтайцы за горноалтайца. Вот так-то... — Ну чё, паря-холера?— произносит беспристрастно и тускло хриплым голосом бабушка, стоя у табуретки и не двигаясь с места. — Явился, не запылился? — Ага!.— Толька опять в мгновение преображается, летит к Пелагее Пантисовне, виснет на шее, целует в просторные щеки, заглядывает в непроницаемые глаза. — Ух, как я соскучился, бабушка! И как ты тут без меня? Не занедужила, не сомлела от трудов? — он весь светится, он весь в радостном и оттого егозливом движении. — Ну, понес, понес опять, язви тебя! — отмахивается старушка, но видно, что ей вовсе не безразличны его ласки. — Кидайте сумки, кожушки свои вон, да садитесь за стол, — командует она. — Промялись, поди. Мне и самой давно уж почайпить хоте­ лось, — ввертывает Пелагея Пантисовна незнакомое мне словосочетание, — дак упрямилась все, дожидалась. И идет к столу, где вовсю шипит самовар. Уже из-за спины бросает внешне спокойно: — Вижу, в школе-то все по пути? — А то как же!— смеется Толян. — Ну и добро, — вздыхает она, и больше об этом ни звука, словно Толька ходит в нашу поселковую школу всю свою жизнь. На столе между тем появляется сково­ родка с жареным налимом, чашка с сушеными в русской печке жировыми ельцами, корытце с подвяленной на чердаке малосольной стерлядкой. — О-о-о! — само собой вырывается у меня. — Отродясь такой еды не едал! И я нисколько не вру, особенно насчет ельцов и стерлядки. Откуда они могут появиться в нашей не рыбачьей семье, где кроме меня — две сестренки, а главный кормилец — мама, всего лишь уборщица в магазине. — Не едал, так покушай от пуза, — легко изрекает Толян и— вроде ни с того ни с сего: — А это что у вас за райская птаха такая — Регина? — А чё? — отрываю я глаза от еды. Толька слегка розовеет. — Да-а... Все девчонки на перемене вокруг меня — колесом. А Регинка, как сидела, так и осталась к парте прилипшей. И даже не глянула... — Это она от горячей симпатии к тебе, джигит! — шучу я и предупреждаю уже на полном серьезе: — Но — не обожгись! Толька молчит, не требуя объяснений. Да и объяснять мне особенно нечего... Когда я собираюсь домой, он тормошит Пелагею Пантисовну: — Баба! А где у нас еще ельцы и стерлядки? — В кладовке, внизу. А зачем?— ничего не понимает она, как не понимаю и я. Но Толька уже юркает в огороженное с трех сторон дощатыми стенками отвер­ стие в полу и исчезает. А когда появляется, в руках его старенький небольшой туесок, из которого торчат рыбьи головы и хвосты. — На! — протягивает мне щедро и весело.