Сибирские огни, 1927, № 6

«— Поди выведи из-под навеса тарантас легкий и садись. А вы, почтен­ ные родители, в оглобли. И чтобы ни гу-гу! Если кто спрашивать будет— отвечайте, что, мол, для праздника вздумали народ честной позабавить. Та­ ково наше последнее для вас слово. «И тогда загремел в избе тот самый смех, который помешал мне уйти из сельского совета и пришиб меня в доску. И видел я, товарищи... Вот, как сейчас вас вижу... Высыпал пестрый, пьяный народ из пятистенного—с го­ готом, смехом, матершиной. Расступился и обнажил несказанный позор. Вы­ езжала со двора седоволосая, лихая человечья пара, на облучке сидел Сенька .и помахивал над нею ременным кнутом, говоря: «— Н-но, старые клячи!.. Поднатужьтесь!..». Илька всхлипнул, и белые листы посыпались из его рук. — Так за купанье отомстил мне кулак,—сказал он и поднял на толпу зеленоватое свое пенсне. И была в казарме необыкновенная тишина, потому что бойцы, как один, молчали и, зачарованные, слушали необычный Илькин доклад. А Илька, собравшись с силами, продолжал: — Что со мной в то время делалось, товарищ, я и сам не пойму. Но главная моя рана была еще в том, что видела позор мой Лизка, стояла с девчатами среди улицы и тоже над несчастным отцом моим и над старой ма­ терью вместе с другими смеялась. И не выдержал, я... Бросился прямо в рас­ крытое окно и вцепился бы в Сеньку, и смял бы его, размолол бы в тяжких ■батрацких руках, но мужики меня ухватили сзади и говорят: — Стой, брат, не мешай народу смотреть на прекрасное представленье, а помешаешь—убьем... — Тогда я шлепнулся на дорогу, по которой уже катился позорный тот тарантас, и проклял свою жизнь, и разодрал на себе рубаху, и лицо свое сунул в грязь, чтобы не видеть чужого солнца. А когда толпа, насмеявшись надо мной, отошла, я встал и, будто вор-хищник, прокрался из деревни в лес, ушел в ямы и выпил чашу, как говорится, до истошного ее дна. ...Остальное вам, товарищи, известно. Вы помните, как приписали к моему отделению Сеньку, взятого в армию на полтора года позднее моего, и как он показывал мне партийный билет и говорил: — Давайте, товарищ командир, заживем в мире. Я теперь есть комму­ нист и старого зла промеж нас не помню... — Ха-а! Он не помнит старого зла!.. Так во всей пакости раскрылась передо мной его хитрая и трусливая душа. И вот подумайте, товарищ комис­ сар, что я мог ему на такой раз ответить?.. Не знаю, как вы, а я сорвал с себя фуражку и закричал, растравленный сердцем: — Не коммунист ты, а гад, полынь горькая, коммунист, но в больших кавычках. И я—беспартийный батрак, но батрак без кавычек и без кавычек красный боец— я выгоню тебя, подлеца, из партии, потому что не верю тебе, потому что ты испортишь ее чистый, революционный дух. После такого моего ответа со всем неистовством восстал на меня Сенька и вооружил против меня некоторых несознательных бойцов. Но прави­ лен ли мой был ответ! Судить не ему, а вам, товарищи. Правилен ли он был?.. Судите!.. Отделком вытянулся, обвел слушателей зеленоватым пенсне, потом по­ смотрел на комиссара и наклонился, чтобы собрать с пола рассыпавшиеся листы.