Сибирские огни, 1927, № 6

«— Я потихонечку, граждане-мужички, наверх полз, а сам между раз­ говора по столу рукой елозит, все загребает к себе и глазками мужиков колдует. «— Меня жмут, давят— я запищу, а сам лезу, а сам все ползу и вот, благодаря господу, как вы видите, таки выполз. И, надо сказать спасибо то­ варищам,— научили, и жить сейчас уж не такие большие труда, как ране. Громадное нам полегченье вышло, а, главное— появился закон. Большие томы тех законов товарищи написали и все как-бы против меня. Но я смеюсь... Ку­ лаком меня прозывают, а я смеюсь и все лезу. Потому, те законы люди писа­ ли и люди же к ним приставлены. А человек—он что?— рыба. Ему червяка дай— клюет. Всякого человека подмаслить можно. И нет на земле такого параграфа, который бы тропкой нельзя было обойти. Умей обойти только, и в этом вся суть. «Он закатывался задушевным клекочущим хохотом, поднимал над голо­ вой полный стакан вина и запевал: «Ехал из ярманки... юхарь купец».. «И видел я, товарищи, как проползла мимо сельсовета в дом Кошкина моя престарелая мать и больной отец, и услышал, что в доме все стихло. Сердце мое забилось, как молот, в руках у кузнеца. Я хотел выйти на улицу и запретить им смеяться над моим отцом, но не вышел, ошпаренный хохо­ том, который вдруг вылетел из пьяных окон. А в дому в это время происхо­ дило ю т что: «Родители мои, как вошли в ту горницу, так и кинулись к Лариоше в ноги: «прости, мол, батюшка, Ларион Евграфыч, нашего несуразного сынка». Тот привстал и певучим ядовитым голосом высказал родителям свою небы­ валую обиду: «— Не батюшка я вам,--говорил он,—а гражданин, по-нынешнему, и не христа-ради, а—пардон, по-французски, извиняюсь,— так издевался над стариками кулак. «— Ты, старый хрен,— кричал он моему отцу,— пошто шапку с себя не снял, когда вчера встречу с нами имел? Горя не было? Башку отломить боялся? А теперь пришел за разбойника своего просить?.. А ты, старая карга, почему караул не кричишь, что такого сына охальника выростила? Нет ему моего прощенья и не будет!.. «Старики снова в ноги, а Лариоша над ними носится, ломается и кричит. Соседи его уговаривать начали и тогда будто он пошел на милость, а какая эт а милость была кулацкая—можете судить сами. Стал Лариоша средь избы, бороду свою расправил, вздохнул, да и говорит: «— Ну, счастье ваше, что культурность я уважаю и тишину. Хуже всего не выношу скандала. А посему отыскиваю в себе силы дело это перере­ шить и по-цивилизованному потребовать от вас удовлетворенья. А-а?—обер­ нулся он к мужикам и поднял самодовольно лоснящийся палец: «— Удовлетюренья!.. Ладно сказано, мужики?.. «— Батюшка, Ларион Евграфыч!—возопил мой старик— ты скажи только. Я со своего Ильки при народе штаны спущу, только не гони ты его. не губи мою старость. Ведь жить нечем!.. Но Езграф Ларионыч думал иное. Он Сеньку искал, а тот в углу по­ щелкивал семечки и накручивал на палец лиходейские усы: «— Зря вы, папаша, Ильку простить хотите,— говорил он,— все равно мне с ним в мире не жить.—Но отец только усмехнулся и приказал: