Сибирские огни, 1927, № 6

Опять наплывают путанные системы прогалов во льду, и мы входим в шугу. И сразу как-будто останавливается наше движение, и только берег, как в кинематографе, развертывающейся лентой, попрежнему уносится назад. Хороша команда: — Вниз корму... навались!.. Проламываем шугу, иэвертываемся между плоских ледяных пирогов, и каждая удача общей радостью одоления озаряет лица. Вот уж толстый заберег. По нему осторожно перескакивают люди—при­ нимают от нас веревку. Мы причалили. И синий свистящий ветер, и расплескавшаяся река, и белые саваны льдов— все сзади. Впереди Кузнецк и Тельбесбюро. Осенняя шуга опаснее весенней. Та тяжелая, набухшая, идет низом и, сжимая, выпирает лодку из воды. Осенняя, намерзлая к бокам, отяжеляет лодку, забирается через борт и при недосмотре топит. Поэтому в лодке всегда топор, чтобы обрубаться. Сообщение в общем кошмарное, и о перевозке сколько-нибудь солидных грузов нечего и думать. Скоро шуга застынет где-то выше Кузнецка, и тогда долго до больших морозов будет против города чистая быстрина и хорошая лодочная переправа. Конечно, только для людей. За чаем милейший Георгий Степанович Блынский рассказывает мне о> смерти Кузнецкого самородка Дмитрия Тимофеевича Ярославцева— золото­ искателя, проводника ряда геологических экспедиций, собирателя краеведного материала и писателя. Ярославцев погиб нелепо. Будучи слесарем и жестянщиком, он полу­ чил заражение крови, поранивши руку каким-то обрезком. Но его кропотливые сборы, результаты долголетних таежных скитаний, не погибли, и из груды, которую я видел нагроможденной в тесной его комна­ тушке, переместились теперь в Кузнецкий музей. Музей помещается в доме под горой, увенчанной сожженной при Рогове церковью. С тех кровавых времен утекло не мало воды, но в памяти поколе­ ния, сознательно пережившего этот разгром, картины его останутся, вероятно, навсегда. Как известно, роговское движение, вызванное, между прочим, неистовым разгулом карательных колчаковских отрядов, осложнилось внедрением массы уголовного и бандитского элемента, влившегося в повстанческие ряды. Покойный Ярославцев) рассказывал мне сцены кузнецкого избиения, сви­ детельствующие о беспримерной волевой депрессии, охватившей тогда город­ ское население: Люди сделались, как бараны, и безвольно и покорно подчиня­ лись бойне. — Иду я,—рассказывал Ярославцев,—мимо двора какого-то склада. Во­ рота настежь, на снегу лужа крови и трупы. И в очереди, в хвосте стоят на дворе семь или восемь человек— все голые и ждут! По одному подходят к трем- четырем роговцам. Подошедшего хватают, порют нагайками, а потом зару­ бают. И тихо, знаете, все это происходило, и человек начинал кричать только тогда, когда его уже били или принимались рубить... Погибли сотни, и только в одном случае я слышал историю о сопроти­ влении, благодаря которому приведенный на рубку человек убежал... Интересна история с роговской «комендатурой». Побыв сравнительно недолго в Кузнецке, Рогов ушел с главными своими силами, оставив заместителем какого-то мальчишку с характерно-блатным прозвищем—Оголец.