Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

— Ну, тут наши лезут и немцы лезут. Человек с десять, знать, -подстрелили... „Желаю тебе счастья ... Твой друг... — Ну, все же, гуся наши зажарили! Врач опустил руку, медленно смял бумагу, бросил в помойное ведро с кровавыми отбросами, распорядился: — В братскую. Через месяц, во второй раз, в газетах появилось имя Шеломина. На этот раз позади текста, петитом, цифрой в числе потерь. Директор с гордостью сказал: — Смертью храбрых! Наталья Андреевна не сообразила. Наталья Андреевна ждет, пи­ шет трепетные материнские письма, раскладывает пасьянс „Государ­ ственная дума“, строгая, сосредоточенная, восковая, думает: „Если сойдется, значит Толичка вернется". Пасьянс не сходится. Тогда быст­ ро-быстро, озираясь, она достает нужную карту, радуется, что никто не заметил. На восковом лице выступает дуновение румянца. Анютин купил свечку, хотел поставить перед угодником. Не знал, как еще почтить память о друге; но вспомнил попа Никольского и плюнул. Свечка растаяла в его черной от чугуна и мазута руке. Никольский стал часто заходить к Наталье Андреевне. Он на­ путствует, присматривается к домику... Возвращаясь Никольский, по привычке, бормочет: — Не долго проскрипит старушенция, не долго... И ясно улыбается. Надгробная речь была на братской могиле. Перед отпеванием, корявый ратник, рыбак из под Колывани на Оби, с потрескавшейся, ромбами, как у слона, шеей, прилаживал крест, думал, когда наконец выпустят его из чортовой Польши и, чтобы спорее шла работа, непрерывно ругался. Дьячок, вятский, лениво останавливал: — Чо выражаешься? Здесь убиенные, а ты... Ратник бросил топор, открыл рот, утерся. — Да рази это матеряк?—искренне удивился он.—Вот если там, примером, в душу... А то это так только, божье слово. Вивиан Итин.