Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

все дела на ней сгорят. Но мы нового небеси и новой земли чаем, где правда живет. — Русь! Ьеруй! Огнем очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена. Чтобы люди из „тайги” „чаяли" новой земли—в повести почти не видно. И все, что приходится на долю этого „почти" очень неубедительно. Верить, конечно, можно, иногда и нужно. Но не в этом значение повести, ее сила. ...Жили в равненьи и злобствовании, в зависти и злорадстве, жили тупой жизнью зверей, без размышления и протеста, без понятия о добре и зле, без дороги, без мудрствований, попросту, жили чтоб есть, пить, пьянствовать, рожать детей, гореть с вина, морозить себе по пьяному делу руки и ноги, вышибать друг другу зубы, мириться и плакать, голодать и ру­ гаться, рассказывать про попов и духов­ ных скверные побансенки и ходить к ним на исповедь, бояться встретиться с попом и тащить его на полосу, чтобы бог дал дождя. Так жили в таежной деревне Кедровке. Но приведем еще отрывок. ...Чуть не угодила девка—уманят обма­ ном за деревню, да всем табуном .. Да ить с парнями-то ребятенки, мотри, лезут, да женатики... R то старичишка какой ульнет... Орет девка, быт-то жилы тянут... Одну за­ мучили, умом помутилась, да с сопки в речку... А вся и провипка т о , ч то за безносика взамуж не погила... Вот где центр тяжести всей повести. В этих двух отрывках ее квинт-эссенция. Пишет В. Шишков просто, ясно, не­ много по старомодному, многословно. Но эта некоторая старомодность, длинноты, медлительность, иногда тяжеловесность языка хорошо гармонируют с грузным, тяжёлым бытом дореволюционной таеж­ ной деревни. В. Шишков пишет о дореволюционной деревне, но его повесть, несомненно, вещь революционная. Революционность ее в том, что она вызывает у читателя опре­ деленное чувс во ненависти к звериному быту таежной деревни, поднимает в его сознании резкий протест против того «мира», который живет такой жуткой жизнью. В. Шишков знает тайгу и с спокойной беспощадностью, как подлинный худож­ ник, вскрывает все ее язвы. Переиздание этой книги необходимо приветствовать. Книга должна найти широ­ кое распространение среди массового читателя. Владимир Владимирский. В о л о д ь к а К о л ь цо в Рассказ Изд. Уралкниги 1923 г. 52 стр. 5000 экз. Хорошая обложка, хорошая бумага, хороший шрифт. Просто, четко, грамотно,, хорошо издана книга. Но зачем? Социально книга весит очень мало. Рабочий Володька Кольцов „анархист" идетна фронт командиром „анархического" отряда. Отряд с черным знаменем дерется за Советскую власть. Приходит в отряд коммунистка—девушка, интеллигентка На­ дежда Лин. Кольцов сразу замечает, что „глаза ее жгучие, глубокие". Начинается обычный роман. И вот ра­ бочий, командир партизанского отряда через девушку-интеллигентку приходит к коммунизму. Из „анархиста" Володька Кольцов делается коммунистом. Надежда Лин беременна. Но ребенка иметь не хочет, т. к. он будет мешать ак­ тивной работе- Кольцов и Лин решают сделать аборт. Лин едет делать аборт в город. Кольцов дерется на фронте. Отряд меняет черное знамя на красное. Вот и все. Нет, мы не согласны с автором. Рабо­ чие пришли в Ком. Партию не через ин­ теллигентов, или интеллигенток агитаторов (хотя бы и со . жгучими глазами" и „неж­ ными" руками) Случай, взятый автором, не характерен и, следовательно, социального значения не имеет. Я раз так, то массовому чита­ телю эта книга ничего не даст. Как художник, автор совершенно бес­ помощен. Ни одного живого образа, ни одного живого лица. Читаешь и кажется, что автор как-то наспех, где то в дороге (недаром в конце рассказа стоит пометка— Май 1923 г. Петроград—Тамбов) от нечего делат, написал свою книжечку. Может быть автор слишком молод? Но тогда зачем печатать? Д напечатано вот что: — Все сволочи, все божества к чортовой матери.. Все богородиц, к... и звонко ле­ тело крепкое словцо... Всех Иисусов на апельсинчик... все сволочи, все, все... Кулаком по лавке... и, обведя мутным взором, помолчав, добавил: кроме моих товарищей—Ленина и Троцкого... — Зал захлебывался в лучах солнца. Лепные цветы, птицы распластались по углам, силясь стянуться к центру. В четы­ рех углах свисали пыльные люстры, силясь поспорить хруаалем с солнцем. И лучи солнца, пробираясь сквозь пыль, тщ е тн о старались зажечь цветы радуги. В углу сидела девушка, извлекая тихие мелодии северной песни из старого рояля.