Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

■И так весь отрывок в сель печатных листов. Легкий, белый, холодный пепел—бумага. 8 одном только месте чувствуется еле уловимое живое тепло. Это официант Максим. Киселев с другой стороны улицы, смотрящий на жену и сына. Киселев на пароходе. Его побег. Встреча со шпионом. Пожалуй еще Сун-ят-сен перед смертью (Кстати, зачем такая фамилия? И зачем солдат палач—Ковальчук? Художнику надо помнить, что эти всем известные имена вызывают у читателя ненужные ассоциа­ ции). Но разгребаем пепел глубже. Вот бле­ снул настоящий жгущий, яркий уголек. Рассказ Вл. Бахметьева—Железная трава ...По полям, на сухих местах, трава этакая растет—железная. Из себя невидная, а силы в ней ..ай-яй-яй... ее и мнут, и жгут и рвут, а придет весна, она тут как тут... Хорошо, прссто, искренне и свежо на­ писан рассказ. Может быть изысканный вкус гастрономов от литературы он и не удовлетворит. Может быть рядовой чи­ татель, или молодой коммунист прочтут его с интересом и .. только. Но как мно­ го дорогого, милого, близкого сердцу в нем для старого партийца, „политика" ссыльного. Крепкая сибирячка Алена и „чужой, нездешний ссыльный политик" Сергей, мечтающий убежать в Россию. Кондовая, таежная Сибирь. Морозы, снега сибирские. Цитировать нечего. Рассказ надо чи­ тать целиком. Рассказ хорош. После рассказа В. Бахметьева, нужно говорить об острожной сказке Н. Ляшко, — Нарная чертовщина. Это тоже уголек. И если на угольке В. Бахметьева есть едва заметный легкий налет, грустный, романтический, пепельный дымок, то уголек Н. Ляшко ярко-красен пылает веселыми, задорными огоньками. Уголек Н. Ляшко— подлинная радость и, если можно так выразиться,—действенная радость. Автор прекрасно решил поставленную себе задачу. Его сказка—мудрая вещь. Над ней стоит подумать „малым ребятам", комсомолятам. (Эту вещь стоит издать отдельным изда­ нием). Сказка—бодрый призыв. И как хорошо, ясно улыбается автор из за каждой строчки. Как беззаботно он пляшет и позвякивает кандалами вместе со своими „лешими". „Три копейки по копейке, Зец, зец, зец“. Автор вполне овладевает читателем, заражает его своим весельем и жизне­ радостностью. Все, кто знаком с царской тюрьмой, будут вместе с Н. Ляшко и его „лешими" хохотать в рожу Цугаю, началь­ нику, попу, тюремным надзирателям. Хорошо смеется Н. Ляшко. Бодр его смех. Возвращение из Сибири в „Кузнице** совершается по гладкой стихотворной до­ рожке И. Садофьева „Индустриальная сви­ рель". „К своим вагранкам ты, когда-то, Меня закликала из хвои И этим огненным развратом Горим мы солнечно с тобой". К сожалению, это лучшая строфа на целых десяти страницах. Можно найти, конечно, еще несколько удачных, но пре­ красное доступно „гению или случаю1. Случайно и у Бальмонта попадаются хоро­ шие стихи Большинство же Садофьев- ских строф („Пушкинский стакан"!) до краев полно такими, примерно, образами. „ Резвые“ паровозы (уж лучше прямо: „борзые"). Смерть живых „азартно рубит" (Лихой кавалерист). „Нетопленные стены'* „Варварские пушки "... и т. д .. Все это взято с одной 146 страницы сборника. Всей же свирели никак выдудить невоз­ можно. Присяжный кузнечный критик, Якубов­ ский, в шестой книге „Красной Нови", подыскивая differentia specifica для кузнечно­ го творчества провозгласил его „материа­ листическим". Пролетарским обозвать ни­ как нельзя: ведь „взбунтовавшиеся ка­ страты" из „Октября" и „Лефы" тоже мнят себя пролетариями. Кузнечные ма­ териалисты—заядлые диалектики. Приводя строчку М. Герасимова: „Болванок красные гроба", Якубовский вещает.— „Здесь кузнец выступает, как диалектик: Герасимов выковывает великолепную ху­ дожественную триаду. Болванка—тезис. Гроб—антитезис. Красное движение, ста­ новление, динамика, труд, огонь--револю­ ция. Синтез— красная болванка— гроб, как символ жертв труда в производстве и в революции". Все это убийственно для возражений, (куда уж там, сам Маркс „за“\) но строфа, из за выпадения согласной, звучит совсем неудобно: „Болвано-красные гроба". Стихи должны быть безупречны. Иначе не стоит писать стихами. Пролетарские поэты больше всех других обязаны быть строгими к себе, не давать слишком лег­ ких поводов для насмешек. Ведь то, о чем они пишут: революция—имя, заме­ нившее пролетариату религию. Особенно неприятен конец стихотворе­ ния Садофьева, где автор, перечислив разные не кузнечные литературные груп­ пировки, весьма „материалистично" их кроет. В связи с названной статьей Якубов-