Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

После бессонных ночей, после чудовищных походов, сознание спит— Это так только, для виду, открыты глаза... Впрочем, если бы, как: прежде, помнить все, голова давно бы сгорела от невыносимых об­ разов. — Война сделала из меня зверя,—говорил, улыбаясь, ротный: командир,—только не надо об этом думать. Главное—не надо думать. Давно нет ни добра, ни зла. Есть видения, ругательства и песни. Солдаты грязные и сильные. И странно вспоминать о днях мысли сре­ ди бессмысленной жизни этих механических тел. Когда под‘ехал казак-вестовой и вдруг упал,—задел смычок не­ видимой скрипки,—к золотой осени и голубому небу прибавилось не­ много красной краски. Только немного краски. Иногда были письма. Часто Шеломин подолгу не разрывал розовых, сине серых и белых конвертов: так странно было читать. Письма матери были тревогой. О чем? Разве можно бояться, дойдя до пределов, ведомых ему? Шеломин улыбался. Отвечая, тщательно подбирал слова, проводил долгие часы, изобретая светлую успокои­ тельную ложь. Письма Нади, спокойные, эпические, о каких-то мело­ чах, были на самом деле, музыкой, Лунной сонатой. С ними, как с невидимой скрипкой, хорошо грезить, исчезать в светозарных, тончай­ ших лучах... Письма товарищей были редки. Петя Правдин добросо­ вестно писал об университете, о сходках, о фараонах, неизменно ук­ рашавших простенки окон длиннейшего коридора, о призыве пер­ вокурсников и о своем намерении поступить в ' какое-нибудь военно­ техническое училище, с самым продолжительным курсом, чтобы сое­ динить „приятное с полезным". Только раз письмо пьянчуги Рубано­ ва, его славного тезки, смутно и мучительно взволновало Шеломина. Письмо было измазано военной цензурой. Все-же Шеломин разобрал, что резолюции немецких социал-демократов доканали беднягу. В шта­ бе справлялись о его благонадежности... — Das Kapital...—скороговоркой напомнил услужливый гномик, а далекой полутемной клеточке мозга... У мертвого казака приказ—в окоп. Слова команды, как ругань. Шеломин шел нагнувшись. За ним, друг за другом, сороконожкой— взвод. Поблекшие травы хранили чистые брызги. Взрывы стали бли­ же. Поле—стальное и сияющее. Его мелкая жизнь однообразно кати­ лась мимо. Невидимый смычок затрепетал, озлился. Вдруг, очень близко: — Тью-у!... Это она, знакомая, распущенная старуха—смерть. Шеломин ви­ дит: под кустом орешника большая тощая собака грызэт полусгнив­ ший труп. Шеломин выстрелил, собака исчезла. А в мозгу застряло.._ Откуда это? „Благословенно господне имя! Пси и человецы Единое в свирепстве и уме"... И долго в пустой голове выстукивал кровавый пульс: — Пси и человецы... пси и человецы... единое... На войне к нему часто привязывалось что-нибудь.