Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

„Зеленую Стену" Разума к гениальным прозрениям, к ослепительным сверканиям сложнейших пророчеств Достоевского. Без „галлюцинации", без „бреда" и „дичи“ (с точки зрения стаби­ лизованного мещанства) не постичь „галлюцинации" великого бреда современных войн и революций, не отобразить изумительный XX- й век, веч социализма и, быть может, век мировой революции духа. Без того, что „вывертом" и „надрывом" покажется, не прорватся к постижению переживаемого,, надрыва" мирового капиталистического порядка, совре­ менных (тысячекратно усложнившихся) Свидригайловых, Смердяковых и Раскольниковых. В Замятине—только искра этой „сумашедшинки", только „капля солнечной лесной крови"— вот эти волосатые руки, что у Строителя Интеграла, Д—503. Оно и много в пределах Зеленой Стены, где душа— „неизлечимая болезнь", и мало для того, чтоб вывести нас за Зеле ­ ную Стену— к победе Вольного Человека. И все же, явление Замятина — большое, многорадостное явление литературной современности. В нашем вечном скепсисе, привычке к нытью, к неоценке своих сил и возможностей мы не видим (или не можем, и не хотим увидеть?), как незаметно подходит „тихой посту­ пью надвьюжной"— золотой век русской литературы. Мы, правда, еще не имеем центральной фигуры, оси этого золотого века, но давно пришли Иоанны Крестители и все двенадцать апостолов на лицо. Нужно ли скорбеть о том, что нет еще Достоевского ХХ-го века? Ведь в искусстве порядок Учителя, его апостолов-учеников обычно обратный тому, что в жизни (поскольку post factum отлагается в искус­ стве): ведь Пушкин пришел после Державина, Фонвизина, Жуковского Батюшкова, не до них. Вспомним, как слагалась европейская картина „Тайной вечери" у Леонардо-да -Винчи: композиция картины была закончена, образа апостолов были готовы, отделаны до мелочей, а вместо головы Христа до самого последнего момента оставалось лии. ь белое пятно... Не то же ли являет российская литература? В Евгении Замятине не только блестящий комлекс художественных достижений нашего „сегодня" но и синтез варований, парос борь­ бы человека нашего „завтра". Замятин готовит крылья этому человеку— пускай строит их, как инженер, а не рожает, как птица,—но синтез,— намеченный им огромен, жажда крыльев трагически—тосклива, его аэроплан уже оставил и Алатырь и Лондон и мчится дальше, ведь мчится? Як. Браун.