Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

спокойно! Подумайте, ничей слух не оскорбляли бы такие вот неудобные слова... Вернейший способ"... Здесь та же иезуитская рука-утюг стирает с лица земли „ереси" и „еретиков", неприемлющих заветы „доблестных охранителей наших душ". Кострами, виселицами, пытками, застенками полыхает земля, где Мунебрага устанавливает „неизреченный свет христианства", где даже ■скворец насвистывает „Ге-Дейт". В результате—божественная „энтро­ пия", дети на улицах играют в инквизицию, некий „сороковой номер"— Рюи де Санта-Крус—сгорает на костре вместе с несметным коли­ чеством других занумерованных бунтарей—уравнительная иезуитская добродетель торжествует, и „лимонно-желтый" мещанин спешит со своим выводком с места казни, благо „оттуда, с оврага, ветер: чув­ ствуешь, еще насморк, пожалуй, схватишь". Такова, употребляя замятинское слово, „биография идей" романа „Мы“: ее зарождение— „в Островитянах", ее руссифицированное про­ должение— „В последней сказке о Фите", ее созревание и ретроспек­ тивное освещение—в „Огнях св. Доминика". Тема романа—наше прошлое, доведенное до абсурда, до логи­ ческого предела, и опрокинутое в тысячелетнее будущее. Земля под стеклянным колпаком „единого государства", единой уравнительной идеи: развитию индивидуальности положен предел, уничтожено .стерж­ невое безвкусие вселенной", заключающееся в „поразительном отсут­ ствии монизма—вода и огонь,, горы и пропасти, праведники и греш­ ники". Создана „монофония" (ибо „в полифонии" всегда есть опасность какофонии"). Ни огня, ни воды—только „огневода", „толь­ ко ликование, только свет, только единогласное Ге-Дейт". Торже­ ствует счастливейшая „энтропия" христианского, капиталистического,— неважно, как его назвать,— „счастья". Нумерованные люди, в ком нет больше „я "—только „мы"—в стеклянных домах („это облегчает тяжкий и высокий труд хранителей") наслаждаться стеклянным счастьем. Сооружается огромный стеклянный электрический огнедыша­ щий интеграл, который должен завоевать новые планеты, дабы „проинтегрировать бесконечное уравнение вселенной" и „благодетель­ ному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах—быть может, еще в диком состоянии свободы", при чем „если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми"... Да здравствуют нумера! В этом мире, обнесенном зеленой стеной, приявшем завет м-ра Дьюли— „завет принудительного спасения", торжествует'система научной этики, основанная на четырех арифметических действиях (что в сравнении с ней Канты XIX века со всеми их нравственными императивами и категориями?). Под стеклянный интеграл при проб­ ном ходе попадает десяток „зазевавшихся номеров", „от них ровно ничего не осталось, кроме каких то крошек и сажи"... Но— велика ли цена десятка нумеров с точки зрения „арифметической" этики? „Деся­ ток нумеров"—рассуждает человек ХХХ-го века, герой романа, строи­ тель интеграла, некий Д-503,— „это едва ли стомиллионная часть мас­ сы единого государства, при практических расчетах—бесконечно-малая третьего порядка. Арифметически безграмотную жалость знали толь­ ко древние: нам она смешна". „Любовь, семья, материнство—уничто­ жены. Вместо них— „детоводство" и совокупление по розовым тало­