Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

Сеня Бабушкин, „непутевый" мечтатель и „непутевый" революцио­ нер *); мудрым дурачком глядит на нас младень—богатырь Марей („Север"), что строит упорно в ледяной степи огромный фонарь, чтоб осветить жизнь всех, но видит, как жена изменяет „на зло" с кула­ ком Кортомой, заворожен трогательной мечтой достроить этот чудо- фонарь („как в Петербурге"), и даже тогда, когда сообщают ему об измене золотоволосой Пельки,— „неключимой силе не переступить светлого круга: прочны, прочнее камня, светлые стены" 2). А фонарь- то фонарь, едва затеплившись, потух. Из ничего творят мечту свою эти взрослые дети, эти нелепые чудаки и чудотворцы: посмеялась мимоезжая дева над нутряным, созерцательно-глубоким мужиком Фе ­ дором Волковым, легкомысленно бросив, что она из Африки,—и за­ полнила эта Африка душу Волкова, разрушен быт, дика, невыносима жизнь со сварливой женой—бежит к морю, ловит китов, чтоб зара­ ботать на дорогу в Африку... Лишь в смерти Африку увидел, замертво от, радости упал гарпуньщик Волков, убив второго кита— „Есть Африка: Федор Волков доехал" 3). И так же нелепо умирает отшельник Сели- верст в безысходной жажде чуда. Нет чудес в трясине. Нет ни неба, ни облаков над уездной тем­ ной землей... Что за глупый дьячок гонит коней на вершины гор, чтоб облака увидеть, прощупать. Доехал: „... мгла, изморозь, слякоть... — А это самые облака и есть "3). Эти мечтатели, эти уездные аргонавты и колумбы—что Петька глупый, нелепый мальчик Петька, в страстной любознательности вскрывающий механизм говорящей куклы: „А только ничего интересного: два томных глаза—ша­ рики какие то свинцовые; под розовым атласом—кожей— труха, опилки; для „люблю" резиновый пузырь с дудкой“ „. Таким видится художнику и механизм жизни, и заводной чело­ век-игрушка. Здесь роет себе фундамент глубокий замятинский скепсис, переростая, преодолевая быт, наливаясь пророческой силой. Здесь грязь невылазная, тоска безысходная, от которой человек бал­ деет, скука уездная, Русь под'яремная, скованная, где остались лишь сны— „эх сны"! „Милый безумный мир—единственный, где люди сво­ бодны".—Эта Русь насыщается грозовыми предчувствиями революци­ онных к военных разрядов. Правда, эти войны на Западе, рожденные империализмом и борьбой за рынки, в России, как будто, рождаются от скуки, от тупой уездной пустоты („хоть бы война какая что-ли", бурчит на куличках Тихмень, а с ним еще тьмы и тьмы этих самых Тихменей и прочих „ланцепупов"). Но самая эта скука,—лишь несознан- ная потребность свободы, борьбы, предвращения „энтропии", покоя в „энергию", революцию. Дальше уездной Руси, такой, какая она есть (вернее—какой была), итти некуда. Пропащий, трясиной слопан­ ный Андрей Иваныч, что завихрился от тоски „пьяным пропащим весельем, тем самым последним весельем, каким нынче веселится загнанная на кулички Русь",—это предел, конец, точка. И пусть выки­ дывает пьяные коленца предвоенная предреволюционная Россия вме­ сте с Андрей Иванычем, пусть кричит одобрительно капитан Нечеса: ') „Уездное”- рассказ „Непутевый", стр. 7 9 —10S. ®) Соч. т. Ill .Север", 123. 3) Рассказ „Африка" 118.