Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

тупой скуки и серости поручики, капитаны, девицы, чиновники—цари этого быта. У Барыбы (и у „барыбистых*) „бог то с'ёДЬбный" и лик его уездный, лик каменной бабы: „будто и не человек шёл, а старая воскресшая курганная баба, нелепая русская каменная баба". Не лю­ ди кругом—утюги, курицы; вот купеческая дочка Кипа— „вся в бан­ тиках, рюшках, оборочках, хохолок на лбу — курочка брамапутрйи, одним словом, „человечьи кусочки"; „там чья-то лысая, как арбуз, голова; тут внизу, отрезанные облаком, косолапые капитан-Нечесовы ноги, поодаль букет повисших в воздухе волосатых кулаков. Чело­ вечьи кусочки плавали, двигались, существовали в рыжем тумане самодовлеюще, как рыбы в стеклянной клетке какого-то бредового аквариума". Эти „человечьи кусочки"торчат на „куличках" у берегов Тихого океана, в некоем бредово-диком, кошмарно-правдивом офи­ церском клубе „ланцепупов", где избирают мишенью стрельбы про­ хожих китайцев; торчат они и из кадушки крестьянки Афимьи, что порубила на солонину убитого мужа Петру",—из смиренных „точно- тактных“ солдатских шеренг с рыбьими глазами и попугайским „так тошно, не могим знать"... Мышление в этой глуши—тяжкая болезнь.. Вот у капитана Тихменя (повесть „На куличках"): „Была у Тихменя болезнь такая: думать. А по здешним местам очень это нехорошая болезнь. Уж блаже водку глушить перед зеркалом, блаже в карты денно и нощно резаться, только не это“ . Культурного, мыслящего человека, попавшего в эту трясину, где „скверно, все скверно, так скверно", постигает рано или поздно судьба капитана Тихменя, изучавшего Шопенгауэра и Канта: он раздвоится на „настоящего" и „собачьего", затянет хрипло, вместе со всеми в офицерском собрании, „как пес на тоскливое серебро месяца", жутко­ бесконечную песью песню: У попа была собака, Он ее любил, Раз собака с‘ела рака, Он ее убил... А дальше— „Нету уж сил карачиться, сонный тонет человек и, засыпая, молит: „—Ох, война бы что-ли... Пожар бы, запой бы уж что-ли"... А еще дальше мораль озверевшего (и это несмотря на стальную волю!) офицера Шмита— „офицер в мирное время должен учиться убивать"—и в скуке смертельной убивают прохожих, и в тошном сознании своей ненужности бросаются вниз с колокольни (Тихмень), простреливают себе висок „хорошо, прочно" (Шмит), проигрывают в карты жену капитану Кругу (рассказ „Детская"), продаются и про­ дают... Ибо людей здесь считают поштучно („штук-человек десять") и лечат их по „домашнему скотолечебнику" с неменьшим успехом, чем по „Школе здоровья". Что-ж—правда, велика ли разница? Устройство одно, что у человека, что у скотины. И не видят грани между совестью и селедкой. Ибо человек—товар, все—товар... Вот „богоискатель" уездный Тимоша благосклонно защищает право Барыбы продаваться купчихе Чеботарихе: „Ничего такого особенного. Дело торговое. Все у нас теперь, по силе времени, дело торговое, тем только и жи­