Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

в брюках, на вате стеганых,- не найти таких в другом месте. Так вот и живут себе—ни шатко, ни валко, преют, как навозец в тепле. Да оно и лучше: ребят то гляди, каких бутузов вы­ хаживают"1). Эти мещане безнадежные, прямые потомки Афанасия Ивановиче, Пульхерии Ивановны, Ивана Ивановича, Ивана Никифоровича, в чьих жилах благородная кровь Шпоньки, гоголевских городничих и щед­ ринских помпадуров и помпадурш—сияют самодовольством, как само­ вары за их столом, и трудно уже сказать, где кончается самовар и начинается человек. С подлинной виртуозностью формулирует Замятин этот самоварный перевар кантовской философии: „На столе в конторе самовар, скуластый, руки в боки— кирпичем натерт—сияет. В сияющем самоварном брюхе— по- своему самоварному, приплюснуто, перевернуто отражен весь мир. И на своем самоварном языке, самовар, несомненно, мы­ слит: — Мир мой! Мир— во мне. И что-бы без меня стал делать мир? Самовар милостиво ухмыляется миру. Перед самоваром Кортома. Кортома в самоваре—как в зеркале: приплюснутый, широкоскулый, медно-добродушный. Самовар в Кортоме, как в зеркале: рыластый, веселый, бьет день и ночь белым ключем, попыхивает белым дымком" 2). Эти самоварные души (еще Гоголь в „Ревизоре" назвал их „са- моварниками") знают единственную боль—от голода, единственную радость—сытости, пьяности. Оттого то: „Постом великим злющие все ходят, кусаются—с пищи плохой: сазан да квас, квас да картошка. А придет Пасха—и все подобреют сразу: от кусков жирных, от наливок, настоек, от колокольного звона. Подобреют: нищему, вместо копейки, две подадут" 3)... Красота, им доступная—красота „картофельного Рафаэля“ -и з про­ стой картошки, бросовой вещи, вот, миленок, искусство что значит, творчество, да"— патетически восклицает генерал Азанчеев. „Шутит он?"—кажется собеседнику Андрей Ивановичу, но нет „нет, не шутит". Даже видать еще вот и сейчас—под пеплом лица мигает и тухнет человечье, далекое. Пусть картофельный — хоть „картофельный Рафаэль" 4). Самодержавный царек этого быта звериного—Анфим Барыба: „тяжкие железные челюсти, широченный, четыреугольный рот и узень­ кий л о б "— „зверюга, под тяжелую руку в землю вобьет" 5). Барыба, проходящий ускоренный курс тупого школьника, потом—вора, да­ лее— приживалы и любовника необ'ятной купчихи Чеботарихи, нако­ нец—казенного свидетеля и волостного урядника. Но не только Ба­ рыба: самоварный купец—кулак Кортома, похотливый и прожорливый генерал Азанчеев, озверелая старая дева Глафира, обалделые от J) Е. Замятин. Уездное. Повести и рассказы. Кн-ство М. Попова. Птгр. 1916 г. стр. 195. см. стр. 59. Е. Замятин. Т. III, изд. Гржебина. Птгр. 1922. Стр. 167. Рассказ „Север". *) Уездное. 61. 4) Е. Замятин. На куличках. Изд. Петроград. Птч. 1923, стр. 11. 5) Н. 11.