Сибирские огни, 1923, № 5 — 6

Шеломину странно, что вот, человек, пьян и все кажется, будто» он никак не может понять чего-то. Самого важного для него и очень- простого. — Ты только не болтай,—шепчет Рубанов. Может быть, мен» ищут шпики. Пей! Шеломин выпил: может быть, вспомнит, поймет. — Опять задумался... На-ди-нька... Нет не вспомнить. И не забыть Нади. Разве можно забыть такую* девушку? Сколько ни пей. Вечером, перед тем как лечь спать, м-р. Грэди записал в своей особой записной книжке, где ничего не было касающегося пулеметою и марганца: « Русские женщины имеют самые прекрасные фигуры в свете». 4 . Титан и пигмей. У Рабиновича не хватило гривеника на трамвай. Пьяный и злой он шел в с б о ю комнату на Старо-Невском проспекте. И жизнь в эту- ночь показалась ему особенно гнусной, когда он, по привычке, взял> перо. Под столом звякнули пивные бутылки. В углу валялось грязное- белье. Прачка забыла взять. В ручном зеркале, в черных волосах,, седые нити. Рабинович не поспел в лодку. Он слышал выстрелы, ускорит шаги, запыхался. На фоне стального зеркала залива стоял темный’ гигант. Карлик прицелился. Рабинович кричал: „Не смей!" Нервно» щелкали винтовки... Тогда у него появилась эта смутная мысль- От запоздавших пассажиров и матросов он узнавал подробности* истории Урамбо. Профессиональный навык побуждал его использо­ вать всякое потрясение. В ручном зеркале, в черных волосах, серые нити. И на старых: щеках колючая щетина. „Вот прожить так жизнь, поставлять редакциям материал для- рынка, сочинять повести и стихи— грамотные и надоевшие... А что< лучше?" Вдруг, в ручном зеркале, неподвижные глаза ожили. Рабиновича вспомнил свою мысль. Он написал заголовок. Т и т а н и п и г м е й . Высоко, в неясных сферах пьяной мысли мелькали какие-то» едкие образы. „Если он не нужен, никому и ни для чего, значит не нужен, ник­ чемен в мире человек". Человек— прилежный студентик—зубрит ложную науку, чтобы,» в свою очередь, мучить потом маленьких детей... В девственных деб­ рях бродит грозный дикарский бог. Леса трепещут перед ним. Стихии.' веселят его. Мир подчиняется ему... Но человек, белое обезьянье- племя, открыл огонь и порох, гром и молнию, подчинил чудо. Огнем и громом он завлек титана в загородку из высоьис толстых столбов № держал его там, пока его душа не помутнела... И когда он проснулся,, преодолел волшебство, снова стал богом,—человек, трусливый пигмей^, убил его из вонючей трубки, за тысячу шагов...