Сибирские огни, 1922, № 4

— Штоли нигде и посидеть нельзя? Везде гоняют. Где-же мне сйдеть? Везде гоняют! - Рявкнул Иван Васильевич по-старому. Сразу тихость на себя напущенную забыл. — Цыть! Марш отсюдова! Грузная Анна Власьевна прежде Гриши пухом из комнаты вылетела. А у хозяина будто нарыв в груди прорвался. Легче дышать стал. Тени на лице поредели. - - Садись. Алексей Матвеич.— — Сяду, сяду! В ногах правды нет.— Иван Васильевич успокоился, но сидеть еще не мог. У окна на ногах по- качивался и молчал. Будто слова выбирал, какими сказать. Потом воздух ртом втянул и устало произнес: — Как я теперь в управители из хозяев перешел, об тебе разговор. Твое место занял. Ты куда?— — Обо мне не сумлевайтесь, Иван Васильевич. Я до поры до времени в но- мера Зайцева, тоже управляющим. По старому считать, туда бы не пошел.А теперь самое подходящее. Ту не отберут. Для низкой публики номеришки, да по ноч- ному делу которым. Естество-то и у большевиков бабу требует. Для своих по- сещениев оставят хозяевам. Там покудоза притулюсь.— Зацепил за больное. Напомнил: гостиница теперь уж не Ивану Васильевичу, а союзу инвалидов принадлежит. Потемнел иконописный лик хозяина. Крепко вы- ругаться хотел, да злоба горло сдавила. Только хрипну л невнятно. — Как изволили сказать? — Вот, Алексей Матвеич, промеж нас двух, скажи: мое добро, отцовским да моим горбом нажитое ни за што ни про што другим подарили. Эго как? Ну, отбили, давись! Дак самим ведь кака польза? Каки хозявы, орда это беспар- тошная? Союз этот. Проплывет добро меж пальцев! Набольши-те у них без го- ловы што ль? Веки на сухоньком лице Алексея Матвеича покрасчепи. Головой рыжева той затряс. — С головой, Василий Иваныч, а только... Шопотком зловещим докончил: — Жиды!— Напуганная заячья душа из глаз глянула. Шопотком осветилась. Иван Васильевич тоже голос свой понизил. — Дак вот, Алексей Матвеич, сила солому ломит. Былинкой надо сог- нуться. По тихому, с покорностью выжидать. Слова от меня напротив не услы- шат. А добро сберечь хочу! Опись ты не сдавал? — У меня еще!— — Твоей рукой писана? — Моей.— — Похерь запасы-то. В погребу да в кладовушке, плохо смотрели. Уберегу!— И была в этом „уберегу" горячая страстная мольба за свое, За то, для чего жил хозяин. Сразу покорил Алексея Матвеича созвучной страстью к на- житому. Согласно шептались. Вдруг лица тревожно к потолку подняли. Наверху послышался топот многих ног и неясный гул голосов. — Что там такое? Быстро через двор в кухню гостиницы пробежали. Оттуда только .вход наверх и с улицы. В кухне повар, с лицом, как свекла вываренная, у плиты стоял. В кострюлях помешивал. И было до совершенства— бесстрастно сытое лицо. Хоть каждый день революция. Не отзовется. Будто всего без остатка с'ело чужое брюхо. Судомойка с поваренком у входа наверх. Оба жадно слу- шали.