Сибирские огни, 1922, № 4

Вспыхнул ярко; скоро сгас и ровно затлел коротким синева тым огоньком. Потух. Потухали и угли в печке. В комнате повис темно синий сумрак. На з а р ов медленно откинулся на кошму и з а к рыл гла з а. Поплыли ч е рные б е сформенные клубы пе р ед глазами... В городе длинно и серо прохрипел осип- ший фа бричный гудок..: И оборвался. Опять захрипел. Долго не смолкал... На конец, сипло гукнул два р а з а—з а мо л ч а л. На з а р ов з абылся в бесвкусной сладкой дреме. Поплыл по смутным, тихим волнам. Чуть-чуть вспыхивало сознание, но ему нечем было питаться: на душе было пусто,—и оно вновь уг асало. — Спи дитя мое, усни, Сладкий сон к себе мани! наивно мелодично пела за стеной черномазая Лиза. — Ишь ты,—подумал в полузабытьи На з а р ов почти с бессознательной слабой лаской,—братишку укачивает. Это все Гордей ее выучил. Чудак... Эстет! Меньшевик, а Фета, Майкова читает. Чудак...—Глубже з а был ся под ее пенье. Ушел в глубину свою, которой, к а з а ло с ь, никогда не знал. Откуда то пришла и замаячила серебристым ковылем степь; пе р е лив а л а сь ра з ными кругами красок, вспыхивали о р а нже вые, пунцовые, я р к о - к р а с ные, огненно-сизые... ft это что за краска?.. Да т акой нет в жизни. Да ,—да, нет. Вот-бы запечатлеть. Краски жили, переливались, расплывались, уходили.. Ушли о в е е м . ft вот и перекати-поле. Он ловит их, хочет остановить, но, странно, их нет под руками, руки машут в пустоте, а перека ти поле ускользают: кто-то невидимый направляет их и они тихо бегут и бегут. Как их много! Целая армия! Вот они колышется, как морские волны, и он сам, не ощущая их, путается в них, падает, они подхватывают его и несут... Как хорошо! Как бесконечно сладко безвольно качаться на них... Да это совсем и не перекати-поле: это настоящие, широкие, л а с к ающие волны. Он покоится в них, весь отдался им, и в нем самом уже нет совершен- но жизни: это ясно,—живет не он, а волны, огромные светлые, л а с ковые они ше велят его и ему кажется, что он живет. ft это кто?— Над ним стоит черный человек в б а р ашк о в ой ша п ке с кра- сивым, кукольным лицом и словно молчаливо допр ашив а ет его о чем то с траш- ном; лицо страшно знакомо, но он никак не может его узнать. Зачем он здесь? З а ч ем он берет его, поднимает и отрыва ет от вэлн. Ему страшно: он-же знает, что без них он мертвый .—Не надо! Не трогай!—беспомощно по-ребячьи молит он. Но черный человек улыбается (какие у него красивые, с т р ашные зубы!), мягко берет его подруки и поднимает вверх. Не трогай! На з а ров отчаянно сопротивляется—и тут-же просыпается. Так это во сне?—облегченно думает он. Те п е рь он лежит на большой деревянной кровати. Где же это он? Вспомнил. Это кровать его отца. Его при- давило смерзшимся скирдом соломы, под'еденным скотиной, отец отрып его и принес домой. Да, да... Вот и отец: он сидит с поцарапанными, большими ру- ками, еще взволнованный и курит папиросу за папиросой .. ft он—маленький Вася—с глубокой и бла г одарной любовью смотрит на эту папиросу с белым дымком и она ему кажется частью самого отца. И отец смотрит на него Как глубоко проникают в него эти усталые, темно-серые большие глаза. Какой страшный, близкий взгляд!—Да, что это?..—Лицо отца наклонилось близко, близко к нему...—Кто это дыше т? Это не он дыше т, а отец... Дыхание горячей струей разбегается по руке. — Да, это дышет отец, дышет вместе со мной, из меня—тяжело с одыш- кой дыше т. Где -же я ? . . И где от ец?—Но ведь он же умер. Я хоронил его,—с ужасом думает На з аров ,—з начит—умер и я... Нет, нет, я жив,—упрямо сопро- тивляется он и чувствует, как что-то горячее живое з а к а п а ло из глубины его самого.