Сибирские огни, 1922, № 4

Крепко выкинул руки в стороны, голову откинул назад, подняв лицо к небу и застыл. Назаров видел, как смешно торчали усы у Михи и как по-датски побле- скивали глаза. И вдруг Миха заговорил—вдохновенно, ярко и ядрено. — Нет, к чорту! К чорту вас всех, дрягунов! Канатных скакунов! К черту! К весне упитаю свою фаянку и двину... на Черноморье. Для антитезы ощуще- ний. Буду жрать под кипарисом арбузы... Сяду где-нибудь в Голенджике или Мюссере на берегу моря..,, под апельсином и лимоном и буду таращать лупала свои на бюрюзовое море. И жрать!—Хватил цепко рукой по воздуху, словно действительно хотел оторвать кусок мира. — Желаю, чтоб моему существу, как косноязычному Моисею, открылось особенное, нужное, новое, ценное всем людям! Слова бросал редко, раздельно, словно вбивал толстые крепкие сваи в гулкую землю; короткие ноги, как два упора тяжелого моста, врезались в снег, казалось, крепко срослись с землею. — Я ты, Васька, мерзавец. Чувствуй и благодари. Ле з ешь в дыру! В па- утину. как муха. Да я-бна твоем ме:те—с твоей то эрудицией давно-бы был... в Батуме! Я впрочем,—добродушно, широко добавил он,—при выборе места, дружище, баранина всегда предпочтительнее разных гейзеров! И так, юный друг, ты со мной. Да?—вдруг сказал он ласково, задушевно, склонив на бок голову и прищурив глаза. — Конечно... Теперь я вольная птица... с легкой горечью сказал Наза- ров: почувствовал, что здесь, в поле, можно говорить обо всем. — Яга! Вот оно! Это ты про Таню! Наплюй! Я же тебе говорил: женщина всегда предательница. В каждом атоме своего существа. Я это знаю. И я, как старый селезень, когда вижу красивую женщину, ее зовущие, томные формы, говоря высоким штилем,—я только крякаю вот так: Ва-ах!—и будет! Конец! Если-же уж очень разберет, покормлю ее шеколадом недельки две, ей вообще ни чорта больше не надо!—и атанде! Пошел дальше! Учись и ты „вьюноша нечистивый", как говорил мой отец старый киржак—подземный казак. — Вероятно, ты прав, Миха!.. — Да уж поверь мне... Мне старому чорту и гениальному, как Серафим Саровский, ловеласу,—Миха был на пять лет моложе На з арова, ему было двад- цать шесть лет,—поверь и пой песни... К чорту! Все к чорту! На свете есть только три вещи, достойные внимания мудреца: солнце, фрухты, (арбузы, глав- ным образом!) и кипарисы!.. Остальное чепуха! Так што-ли, дружище? Миха крепко потряс за локти Назарова и глубоко глянул ему в г л а з а - черные, глубокие, живые. — Я если тебе кто под твоим кипарисом да в рожу?—спросил тихо На- заров. — Я ты ему сда^и!—рыкнул, как зверь, Миха. —Всенепременно! И обяза- тельно. Сторицей. Да как можно хлеще! Гуще. В фаянку. Чтоб его, как вет- ром!.. И опять пой под кипарисом, как птичка .. И э-эх,' Учись мудрости, пока я жив. Нечаянно сказались последние слова, но оба почувствовали, ощутили жи- вой смысл этих слов. Смотрели друг на друга в глаза, казалось—были одно, держали друг друга за локти, не верили, что это—ихнее, обще е, живое, такое крепкое сейчас, может стать скоро мертвым. . Безумно дикой казалась эта мысль, взметнулось огромное чувство жизни, заполнило все вокруг—поле, тайгу, небо, землю... — Я знаешь што, Вася?—таинственно з ашепт ал Миха. И Назарову стало жутко от ожидания того, что скажет Миха, словно тот собирался снять с него какую-то страшную завесу, его прикрывающую, обнажить до нутра, до послед- него предела. — Я знаешь что, Вася?,. Мгновенье,—взгляды слились совсем и испуганно разомкнулись. — Зн а ешь что...—впервые чуть дрогнув, неровно и тихо сказал Миха,—