Сибирские огни, 1922, № 4

— Вася! — Замолчи же ты, гадина! Назаров, резко пригнувшись, стремительно бросился к двери мимо отстра- нившейся в испуге Тани. Вокруг дачи остро-спокойно смотрел серыми полосами снег, молчаливо и мертво стояли темной стеной деревья. Чуть-чуть яснело небо; кое-где, мерцая, проглядывали звезды. I IV. На з аров почти бежал по тайге, увязая по колена в снегу. Впереди гулко разносилось: У-ух-ху ху! Это Миха гукал по-тирольски. Он уже стоял на лыжах крепкий, круглый, мохнатый. Назаров молча стал надевать лыжи, сбивая голой рукой налип- ший наполозья снег. Пошли. Словно в тихом испуге шоркали по снегу длинные лыжи. Замая- чили среди деревьев в сумерках ночи две странно-раскачивающиеся фигуры,— сначала неровно, неуклюже; но скоро ровнее и быстрее зашоркали лыжи и ритмичнее закачались фигуры. Тайга спала. Отовсюду беззвучно дышала тишина. Огромные мохнатые деревья застыли: казалось, каждую секунду, что они только что шептались между собой и, внезапно, вот сейчас только, прервали свой шопот. Таинственно и ч»тко реяли резные ветки, выступая то пухлыми белыми опахалами, то тем- ными, тяжелыми мохнатыми лапами недвижно-притаившихся чудовищ Прислу- шиваясь к их тишине, тяжелыми пятнами низко нависло мутное небо. И только кое-где—в темно-синих полыньях облаков—остро и светло проглядывали звезды. Тонули в темных, сумрачных выемках оврагов, скользили по ровным светлым полянам. Молчали. Миха чувствовал, что пока еще надо молчать: слышал, как неровно, прерывисто дышал Назаров. Запутавшись лыжей в валежнике, Миха груз-ю шлепнулся в снег и не вы держал—охнул раскатисто: — Гоже! Как балерина, прыгнул. Язвите в душу-то!.. Кажинный раз на эфтом месте! Назаров невольно улыбнулся, глядя как Миха круглым темным пятном упрямо выкарабкивался из снега, фыркая и ругаясь. Едкое удушье, охватив- шее его на даче, уже проходило от движений, таяло от бега—на душе стано- вилось легче: яснее и тише. Выезжали из лесу. Темным серебром махнуло в глаза огромное поле. Вдалеке гасло и умирало большим тяжелым пологом. Взбирались на черный мост, неуклюжим зверем, крепко раскинувшимся над большим глубоким оврагом. — Покурим. Миха утвердительно и довольно хокнул, хотя и не курил: голос Назарова прозвучал ясно и спокойно. Светлым вспыхом проклюнула темноту спичка. Тлела одиноко розовато-красной точкой папироса; летела в овраг. За ней дру- гая, третья... — Ну, так-то Миха... Таки-то д°ла. Все теперь ясно и просто, как у ман дарина в брюхе,—вздохнул откровенно и облегченно Назаров. — Дела!—взвился Миха, словно от взрыва,—дураки вы все... и я с вами— первейший! Штампованный и утрамбованный. Чудеснейший б а л д а !—п р о и з н ес он раздельно со страшным убеждением.—Бесповоротный, как жернов! Чудесно спели под дудку этого шпентеля... Брр!.. Я впрочем—теперь на все наплевать с верхней полочки!—сказал он лихо.—Лучше глянем сюда. Видишь? Ширь-то какая, Я сюда мотри!—Повернулся размашисто, словно размахнулся всей своей фигурой.—Тайга—словно храм, милых окаянных чертей! Мрачный, вели- чавый, таинственный... И тихо, как у покойника в носу. Когда там еще нет червей. Эх, и широк-же мир!