Сибирские огни, 1922, № 4

— Уйдите.... Что вы делаете? Как вам не стыдно унижаться!— с истери- ческой ненавистью и, казалось, брезгливостью медленно, раздельно и глухо проговорила она. — Таня! Постой... Погоди... Ты пойми меня! Послушай.— На з аров с трудом сдерживал себя. — Я ни о чем не прошу тебя. Я хочу, чтоб ты поняла. Предо мной смерть. Черная пропасть... Дойди со мной до конца! Осталось так немного. Я не хочу от тебя больше ничего. Он смотрел на нее, брезгливо отстранившуюся от него и в остатке его безнадежного порыва нежности рождалась уже—выпирала—ре з кая ответная ненависть. Но ведь в ней был он—его ребенок! — Уходите! — Я уйду,—опять сдержал он себя,—скоро уйду... и навсегда. И мне не надо ничего. Дай мне лишь слово—сохранить его и отдать, кому я укажу Мне это очень нужно теперь! Последние слова вырвались у него откуда-то из глубины горячим и не- ожиданным всплеском. — Уйдите! Таня отошла к столу и стала к нему боком, отклонившись, точно ожи- дая удара: Уйдите! Я не хочу вашего ребенка. Его еще нет... И не будет. Слышите, не будет! Она выпрямилась, загорелась дерзостью, в голосе появились ясные и упрямые ноты злости. Он почувствовал страшную безнадежность: она не услышит, не захочет услышать его. Она так далека от его первой и последней тоски. ' Ты лжешь гадина! Он жив! Что-то жгучеее дико и неудержимо взметнулось в нем: — Ты лжешь! Схватил за руку, сдавил с силой. Раздавить-бы ее, расплющить-бы в ней эту упрямую тупую ненависть! Верь где-то и в ней билось светлое, широкое, человеческое: она нарочно, злобно, как старуха, запрятала это. Куда? — Ну, бей! Убей меня! Проповедник вольного, как бесконечность, чувства! Вскинула голову, смотрела прямо, сияло лицо теми-же, что и раньше, глазами—светлыми, ясно-зелеными. — Ы-ых!—глухо, как от невыносимой зубной боли, промычал Назаров, бросая е е руку: — Гадина... Неужели ты не понимаешь Ты! Женщина! Откуда-то из глубины опять и опять приливами взмывала безмерная, ог- ромная, бесссильно мечущаяся ненависть к ней, теперь казалось, безликой самке. — Пойми-же, хоть раз... ты! Открой свои уши, сбрось свою шкуру! Не я прошу, ft ты сама—ты! Неужели не понимаешь? Ты—мать! Ведь всего семь месяцев тебе это будет стоить. Успеешь еще с этим лощеным мер- завцем!—резко и грубо в отчаяньи бросил он ей грязное ругательство. Скривились губы, подергивались щеки у Назарова. — Ну, а еще как сумеете оскорбить и изругать меня?—с холодным задо- ром спросила Таня. — Изругать... Боже мой! она слышит только ругань! О, сволочь! Вместе с ненавистью в его голосе неудержимо и горячо плеснула широ- кая, острая тоска отчаяния. На з аров отошел в угол и стал лицом к стене, — Уходите! —нервно и глухо, дрогнув, сказал он. И сразу стал—и это увидела Таня—беспомощным, жалким, разбитым, как брошенная собаченка. Таня быстро пошла к двери. У выхода остановилась: — Вася, прости меня! Я не могу иначе. — Уходи скорее, сволочь!—некрасивым криком глухо заплакал Назаров.