Сибирские огни, 1922, № 4

•Белесый, дымный, как гряз.-юе молоко, сумрак мягко разлился по комнате серыми полосами. Таня,—казалось, что она стала выше, тоньше,—стояла посреди комнаты, беспомощно опустив руки. Ждала. На з аров прошелся раза три от двери к столу, пряча руки в рукава ши- нели. У полуоткрытой двери, слушал, когда замолкнут глухие шорохи шагов. Вспыхнула папироса огненной, мелькающей сеткой и открыла его суро- вое, с крупными чертами лицо, резкий из-под-лобья блестящий взгляд. Тишина. Сдержанный тихий вздох Тани. Опять тишина. Перед терассой дачи широкая просека. За ней бесформенной полосой открывалась сумрачная даль—холодная, неприветливая, жуткая, уходящая в бьз- вестное бесконечным пространством. На з аров глянул туда—и неожиданно, живо ощутил, ярко осознал, что сейчас произошло нечто ужасно нелепое, чего уже совершенно нельзя поправить. Метнулся было всем существом, но сразу захлопнулась черная тяжелая доска—мышья ловушка!—стало безнадежно пусто на душе. ft тут эта даль—серая, нудная! Она сразу заполнила, захлестнула его жи- вым ощущением, предчувствием своего темного, неизбежного конца. — Так неожиданно... И острое ощущение своего существа, вот сейчас бьющейся горячо крови, ноющей бессильной мысли, только усиливало жуть перехода в безвестное, бес- предметное, неживое. Деревья мертво и безучастно черной стеной застыли по сторонам. Серый снег уходил в даль мертвыми полосами. Холодные, черносизые простанства да- лекого неба. — Все, это так-же будет стыть и после. Всегда. И от меня—ничего, ни- какого следа. Хоть бы отчаянный вопль собаки плюнул в эту темь! Но знал, что нет у него и собаки. Таня ждала. Знала, удар будет. Но какой, не знала. Страшнее всего, если он вдруг подойдет с тоской о прошлом. Но он молчал. Большая, серая спина смотрела на цее безучастно и недвижно. Неуклюжая фигура в серой, солдатской шинели, казалось, совершен- но забыла о ней. Скоро-ли? На з аров тщательно затушил папиросу и закурил другую. Тишина. Недвижная, ушедшая в себя большая, сутулая фигура. — Меня ведь ждут! Резкий, полный скрытой, сдерживаемой ненависти голос. Назаров словно прослнулся. Нет, он не забыл о ней, он только бессознательно, очень хотел, чтобы это так было как можно дольше: стояли-бы они молча вместе—в одной комнате—человечьей норе, еще не сказавшие громко друг другу, что они чужие. Ее возглас был первым ударом, вернувшим его к действительности. Но он не захотел сразу заговорить с ней о своем больном и, не шевельнувшись, все— также стоя спиной к ней, начал распрашивать ее о Лепорском, так как явка Лепорского была к ней. • Таня насмешливо и ядовито отвечала ему, но Назаров сдерживал себя и долго, подробно распрашивал. Только когда в одной из ее фраз особенно резко и ясно прозвучала ненависть к нему, не выдержал. — Таня! Послушай,—он живо обернулся к ней, шагнул,—послушай меня. Зачем этот тон? Еще ведь ничего не случилось! Ты просто ошиблась. Я знаю. Вот оно, чего так страшилась Таня: суровый человек молил, как обижен- ный ребенок, это слышалось в его срывающемся, грубом голосе. Скрытые ноты нежности в нем оскорбляли ее. На з аров подошел вплотную! . — Таня! -