Сибирские огни, 1922, № 4

Феоктистов курчавую бородку подергал и серьезно ответил. — Нет, выплывут. Кто прямо в волны кинется, не будет на ковчег расчи- тывать. — Это как? Не понимвю. У меня голова сейчас плохо работает. — Кто ни потопа, ни мора, ни глада не боится. Дни потянулись один за другим. Совсем одинаковые. Один и тот же страх, лежанье на нарах, надоевшие разговоры. Проникали разными п д ями вести с воли. Казаки замешкались, но теперь очень близко. Город готовится выдержать осаду. Страстно ждали приближенья казаков. Но, когда, подошли к самому го- роду—в семи верстах остановились—стало хуже. Каждый день грозил смертью. Ночами сон часто прерывался. Шаги в корридоре, звон ключей... Каждый зами- рал в страшной пытке ожиданья. Из этой камеры не увели ни одного. Трех не- ожиданно выпустили. Холодковский, небритый, грязный, с мешками обвисшей от исхуданья кожи, все ждал допроса. Одичал, ни с кем не говорил, в каждом боялся врага. Целыми днями писал об'яснительные письма. Ценой каких-угодно унижений, только бы жить! Проклинал свою дикарскую привязанность к вещам. Разбить бы эти чашки! Знал, что дело не в чашках, но в упреках себе отвле- кался от постоянной мучительной настороженной боязни. Людям легко умирать, когда есть счастье сознанья: от прожитого останется после смерти хоть какой нибудь след Легко умирать в экстазе, в пылу героизма, самопожертвования или в жаркой бешеной схватке. У Холодковского дела всей жизни не было. Герои- ческие порывы, если были, за гранью юнссти остались. И от этой большой внут- ренней пустоты рождался животный страх небытия. По ночам плакал, страстно молил Бога или судьбу. — Сохрани жизнь! Осада длилась два месяца. В конце второго, два казачьих офицера из камеры Холодковского, соседи по нарам, пытались убежать. Свой-же, бывший, начальник милщйи, выдал. Офицеров увели немедленно в штаб. Ночью загремел засов двери. Холодковский, как и в ночь обыска, знал безошибочно, за ним. — Одевайтесь! По улице вели четверо. Всю дорогу угрюмо молчали. Холодковский ста- рался заговорить. Оборвали. И нашло оцепененье безнадежности. Как автомат, передвигал ногами. В голове совсем несуразное: — Ранняя пасха в этом году или поздняя? В прошлом—на грязи была. Когда вышли за город, больно хлестнул лица ветер. Холодковский бессозна- тельно поежился, но остался вяло спокойным. Вдруг—гулкий выстрел разбудил заснувшую в глубине, но живую мысль. Забила тело мелкая дрожь. Красно- гвардеец сзади сипло сказал. — В роще... Передний сплюнул, повернул слегка лицо и через Холодковского бросил конвойным. — Энтих .. которых даве провели. И повернул к мосту, направляя к роще. Второй выстрел. Не хочу!—поглотило все мысли, чувства. Одно живое желание страстным порывом напрягло все существо Холодков- ского. Уйти... уйти от этой близкой рощи. Каким то властным толчком изнутри откинуло его назад. Рука ударилась в штык. Красногвардеец сзади подтолкнул Холодковского. Молниеносно, легко Холодковский повернулся, выхватил у крас- ногвардейца винтовку, ударил переднего прикладом по голове и з аорал диким животным его ревом. Раненый сам, держался еще на ногах. Оживший, огромный з ащищал себя яростно. Убил еще одного, но пораженный второй пулей, взре- вел последней звериной мольбой о жизни и рухнул на снег темной глыбой. Под ноги вонзившего в него штык красногвардейца. Мертвое лицо сохраняло иска- зившие злобу и страх. Убивший Холодковского красногвардеец, семнадцатилет- ний парнишка, с безусым розовым ртом, дрожал, как в лихорадке. Задний за- чем-то громко откашлялся и глухо спросил;