Сибирские огни, 1922, № 4

— Угощат, дак найди, Марченко. Хучь раз а гостях по-господски побу- дем!— И в кривой усмешке, во вспышке тусклых глаз—острая голодная ненависть. Закурили дорогие папиросы, посмотрели друг на друга. Марченко снова хихикнул. Рыжий сплюнул прямо на ковер. — Сайфутдинов, чего мумием стоишь? На, покури!— Татарин в соседней комнате у двери на корточки присел. Рукой винтовку обнял, бережно зажог спичку и закурил пойманную на-лету папиросу. Вместе с табаком будто ярость втянул в себя рыжий. После передышки начал громко ругаться. — Когда его, толстомясого, пертрясешь? Вываливай прямо из чемодану на пол! Буржуазия брюхастая! Добра на всю красну гвардию мать. Вспо- роть-бы брюхо и ладно!— Чего искали, Холодковский не понимал. Писем не читат и, книжки отбра- сывали в сторону. Охотничье ружье сразу взяли и Сайфутдинову передали. В спальне все вверх дном перевернули. Марченко рукавом шинели пробку стеклянную на флаконе задел. Флакон покатился с туалетного стола. Марченко подхватил его, но пролил содержимое- на ковер. Комната сразу наполнилась крепким одуряющим ароматом. Марченко д а же нос зачесал. Потом разлитые духи начал по шинели размазывать. Рыжий ударил его по рукам. — Само время барский дух собирать! Стервец! Тьфу! А по мне говно лучше пахнет. Or этого сундуку ключ где? — Покорно подал ключи. А дыханье остановилось, Трудно стало дышать. В сунДуке заветнмй сервиз, с которым не решился расстаться. С шумом открыли крышку. Полетела на пол одежда. Вытащил рыжий заветный большой футляр с золотой монограммой на крышке. Надпись не разобрал. Открыл коробку. Аккуратно в лунках лежали дорогие чашки. Вынул Марченко одну и сразу к рыжему. — Глянь! Орел двухголовый и с короной. На белом ф а р ф о ре четко выступал черный рисунок. Рыжий сразу встрепенулся. Слыхал раньше, что у Холодковского царская посуда есть. С орлами она! — Чии чашки? — Мои. - - Отнудова? Помедлил немного и глухо сказал: — Подарок царя. — Слышь, Николкин подарок. Вона, к какой птице забрались. Для нас, Николка, для ево царь! Айда, собирайся, царев холуй! — Куда? — Не разговаривать, об морду эти чашки расколочу! За царя стоишь? Говори, за царя? Наступал с револьвером в руке. Гнев исход нашел. Холодковский весь обвис сразу, с'ежился. — Това Товарищи! — Я тебе не товарищ! У-у, морда подлая! Собирайся. Марченко забирай чашки. Пусть сам понесет. В штабе расскажет, за что получено. Да, поворачи- вайся ты, скотина толстозадая! Вытолкнул тяжелым кулаком из спальни. Скверно ругаясь, сорвал с ве- шалки шубу и швырнул Холодковскому. — Товарищ, я босой... Обуться надо... — „Обуться". Падло! Мы Николку врагом почитаем, а он царский пода- рок. Эдаких на месте надо... Кровь нашу этими чашками пили! Сразу, как порог барского жилья переступил, злость забрала, но крепился. Теперь прорвалось Как пес побитый, барин сейчас. Мордой-бы его в пол, негой