Сибирские огни, 1922, № 4

Оба отрывка написаны бледным, раз- жиженным стилем в манере беззубого голого натурализма и совершенно не имеют в себе какого-либо внутреннего оправдывающего замысла. Лучше читается рассказ Ю. Разумов- ского „В горах", где живо и просто на- мечена фигура погибшего башкирина Шакира и даны картины борьбы с бе- лыми. Сплошной фальшью, выдумкой, неглу- бокими отзвуками Андреевского Васи- лия Фивейского пропитан рассказ Н. Вакуловского „Кровь Голгофы", рису- ющий перерождение священника. Тема сама по себе любопытна, но дана она в таких неглубоких, риторических фор мах, в сплошных тонах ложно-классичес- кого пафоса, что кромг публицистики из рассказа ничего не получается. Но совершенно непонятно, как мог попасть на страницы „Понизовья" драм- этюд (?) Виклога „Подкрашенные кук- лы". Много за время революции было лю- бительски-лубочной литературы, но мы никак не думали, что и в настоящее вре- мя могут появляться такие . перлы". И поразительна, прямо классически- беспардонна эта последняя сцена, где смертельно раненный Иволгин и умира- ющая Мария Дмитриевна декламируют, как балаганные актеры. „Мы вместе пойдем строить новую жизнь". „Нас миллионы. И густеют наши ря- ды... Нас не истребите вы пулей... И, вместо ушедшего, встанет новый" (иа- дает). Это говорит человек, только что пронзенный пулей. Надо же докатиться до такого безвкусия и отсутствия чутья к естественности! — Умри Денис, лучше не напишешь! Художественный отдел „Понизовья "^на этот раз поразительно слаб. Гораздо богаче и внутренне содержа- тельнее, наконец, просто литературно- грамотнее статьи по теории искусства. „Диалектический этюд" М. Гольфанга „Чортовы качели", несмотря на претен- циозный подзаголовок, читается с инте- ресом. Правда, его конечные выводы не новы, и несколько шаблонны; автор идет обычным путем признания „паро воза, машин за истинных героев проле- тарской поэзии", это положение несколь- . . . о . • • * ко противоречит с его предпосылкой о „засилии вещи", но все же автор хотя и не глубоко и неоригинально, но доста! точно остро ставит перед нами этот вопрос. В этом отношении крайне любо- пытна статья Як. Брауна „Человек и вещь", в которой он дает соаершенно противоположный ответ на поставленный вопрос. (Журнал „Авангард", № 2, 1922 г., Москва,). Необходимо отметить, что заслуга по- становки данного вопроса о „вещи и че- ловеке" в литературе принадлежит Ива- нову Разумнику в статье о футуризме „Мистерия или буфф", где Маяковский, „кривогубый Заратусгра наших дней", оказывается Хомой Брутто XX века, „навечно оседланном панночкой Вещью". Любопытна статья Ю. Португалэва— „Механизм литературно-художественного творчества". Автор—сторонник экспери- ментальной психологии, и вследствие этого у него получается слишком „оме ханизированный" подход к творчеству. Слишком догматически звучит у него беззаветная вера в этот научный метод. Так он утверждает: „главный принцип изображения индивидуальности—всесто- ронняя, всеисчерпывающая и добросо- вестная натуралистическая точность ни- когда не может быть достигнута худо- жественной психологией, ибо этого не может достигнуть даже научная психо- логия, стремящаяся к этому всевозмож- ными психолого-математическими сред- ствами". Конечно, это слишком „кабинетный" подход к вопросу, как и вся постановка вопроса о том, что должен изображать художник—типы или индивидуальность. Для нас бесспорно, что Л. Толстой го- роздо ярче, глубже, вернее изображает индивидуальность, нежели эксперимен- тальные изыски ученых. И никакие от- рывки Вебера никогда не воскресят пред нами живой индивидуальности. И самое утверждение, что художник непре- менно должен изображать тип, оно ста- ромодно: Мольер, Гоголь, Грибоедов, конечно, как это выяснил до Португа- лова А. Веселовский в своих исследова- ниях, писали типы, но уже Достоевский, Толстой, Чехов и новая литература ри- сует индивидуальную личность, неповто- ряемую и единственную (Наташа, Брош- ка, Пьер, Раскольников) все дело в вы,- боре материала и в том, насколько эта