Сибирские огни, 1922, № 4

знак его художественного мастерства, ценность их определяется не с точки зре- ния нравственности, а красоты лепки. Художник только показывает картины жизни, дело читателя негодовать, радоваться, хвалить и порицать. Такое об'ек- тивно-светлое отношение к героям напоминает объективность мастеров француз- ской литературы, где имеется такой блестящий представитель ее, как Флобер. Мамин Сибиряк не только воспринял внешние западно-европейские прие- мы, но он и внутренне преклонялся пред западной литературой и завидовал ее писателям: .Да, хорошо писать заграничному автору, когда там жизнь бьет ключей, когда он родится на свет уже культурным, когда в самом воздухе висит эта культурная тонкость понимания—.одним словом, этот заграничный автор несет в себе громадное культурное наследство, а мы рядом с ним—нищие, те жалкие нищие, которые прячут в тряпки собранные по грошикам чужие двугривенные. Много ли у нас своего? Ведь лучшие наши произведения—только подражания более или менее удачные, лучшим заграничным образцам... Да иначе и не мог- ло быть, потому что v нас собственно и жизни нет. Автор должен ее приду мывать, прикрашивать, сдабривать вот эту несуществующую жизнь"... И какой то русской фатальностью проникнута его мрачная философия. Она основывается на признании действия в мире роковых сил, в руках ко- торых человек является ничтожной игрушкой. „Мы, как дети, утешаемся карточными допиками, а природа нас хлоп, да хлоп по носу". (Горное гнездо). Борьба с этими силами невозможна; ни воля, ьи разум человека не могут противоречить им, поэтому с человека как бы снимается ответственность за преступления, ибо пред лицом слепого рока нет ни правых, ни виноватых. Есть роковые силы, которые заставляют человека делаться тем или дру- гим, и я уверен, что никакой преступник не думает о скамье подсудимых, а тюремщик, который своим ключом замыкает ему весь вольный белый свет, ни- когда не думал быть тюремщиком. („Черты из жизни Пепко"). Среди этих сил большую роль играет наследие прошлого. Оно заковывает человека в нера зрывные сети причинных необходимостей. Покойники влияют на настоящее, ибо жизнь катится по руслу, вырытому их жизнью, их привычками. И нам не освободиться от наследия уже умерших людей. Взаимное пожирание царит в жизни. Встает вопрос: где же выход из сфе ры влияния роковых сил, как преодо- леть концерт всеобщего пожирания? Ответа нет. Безнадежной покорностью пе- ред неизбежным поражением веет от такой философии. Не надо действовать, не надо двигаться,—все равно везде стережет неизбежная смерть. ,Сейчас от Прокопьевского монастыря, Дивьей обители и Служней Слободы остались одни пустыри. Только попрежнему высоко поднимается правый гори- стый берег Яровой, где шумел когда-то вековой бор. Теперь торчат одни пни, а от прежнего осталось одно название: народ называет и сейчас горы „Охони- ными бровями". Так заканчивается его историческая повесть „Охонины брови". От жизни прошлого остается только одно название. Но и в настоящем „под каждым благодеянием цивилизации таятся тысячи и миллионы безвременно погибших в непосильной борьбе существований, каж- дый вершок напоен кровью аборигенов и каждый глоток воздуха, каждая наша радость отравлены мириадами безвестных страданий, о которых позабы- ла история, которым мы не приберем названия и которые каждый новый день хоронит мать земля в своих недрах". (Черты из жизни Пепко). Такая философия противоречит той любви к жизни и ее мелочам, которая проявляется почти на каждой странице у Мамина Сибиряка. Если „концерт по- жирания"—тайна жизни, то уменье соединить любовь к жизни с мрачной фи- лософией одна из тайн таланта Мэмина-Сибиряка, Может быть, сожаление, что где-то есть другая лучшая жизнь, позволило ему преодолевать мрачную фило- софию. навеянную родной действительностью.