Сибирские огни, 1922, № 4

турными описаниями. Они схватили ту затаенную скромную красогу, которая на- вевает специально-русскую хорошую тоску на севере; они поняли чарующую прелесть русского юга, того юга, который в конце-концов подавляет роскошью своих красок и богатством светотени". Насколько тщательно сидел он над техникой классиков, видно из XXXV главы того же романа, где речь идет о формально статистическом методе изу- чения и критике произведений. В связи с желанием добиться лучшей формы, а может быть, в погоне за большей продукцией, в его творчестве проявился особенно сильно момент воз- вращения, т. е. он неоднократно возвращается к одним и тем же событиям и типам, только несколько видоизменяя их в зависимости от контекста. Тип „энергичного старика" выведен в лице Федора Яковлевича (Братья Гордеевы), Радиона Потапыча ( . Золото " ), Бахарева („Приваловские миллионы") и пр. Параллельные типы встречаются у него часто, начиная с главных героев и кончая третьестепенными лицами, как например петербургская прислуга-фин- ка. То же возвращение наблюдается и относительно отдельных эпизодов. Слу- чай безжалостного притеснения и издевательства над крепостными, получив- шими высшее заграничное воспитание, повторяется почти одинаково три раза („Братья Гордеевы", „Горное гнездо", -Три конца"). Прежде чем приступить к большому полотну, он часто обрабатывает от- дельные эпизоды в рассказы и помещает их в печати,—например „Глупая Ок- ся" вошла в роман „Золото", рассказ „По просту" в переработанном виде в „Хлеб". Он неоднократно возвращается и тщательно рдссматривает круг образов, в котором замкнулось его сознание и чем дольше образ живет в сознании, тем сильней и ярче он становится; не бх.едные впечатления от слабых существова- ний, а сильные мощные жизненные фигуры в состоянии пробить заколдован- ный круг и сделаться там об'ектом наблюдения. Но д аже самое обыкновенное впечатление, раз оно вошло в круг образов, было бы переработано в процес- се беспрестанной фиксации в мощную фигуру, в яркое пятно. При такой усиленней внутренней и внешней работе над своим дарованием у Мамина Сибиряка выработались внутренние эстетическо формальные принци- пы, один из которых гласит: произведение только тогда окончено, когда герои вышли из орбиты жизни, когда у читателя не встает вопроса после окончания чтения произведения: а что же дальше? Так из особенностей творчества автора отчасти об'ясняется его любование силой и тяготение к катастрофам, к которым он приводит своих героев в конце каждого произведения. Творчество Мамина Сибиряка часто сводилось к мозаичной работе, к ме- ханическому сцеплению и комбинированию готовыми уже в сознании элемента- ми, что иногда влекло за собой наивность фабулы, когда события сшиваются белыми нитками случайных встреч и неожиданных известий, а т акже хаотич- ность, в которой иногда его обвиняют. В даровании Мамина-Сибиряка есть одна черта, которая отличает его от многих русских пиегтелей и останавливает внимание исследователя. Целая галлерея отрицательных типов, внушающая читателю отвращение своими действиями не клеймится им внутренним презрением или брезгливостью, огонь негодования не пробивается из-за строчек при их описании. Ровным све- том углубленного внимания освещены его герои. Как солнце, он одинаково све- тит и палачам и жертвам. Федор Якимович, управляющий заводом, герой повести 40 х годов „Братья Гордеевы", притесняет „французов", крепостных, получивших заграничное об- разование, делает жену одного своей любовницей и доводит одного до сумаше- ствия, другого до чахотки, от которой тот умирает.—Живое сильное изложение этих фактов з аража ет читателя горечью бессильного негодования, но сам писа- тель с одинаковой* любовью лепит фигуру и доброго и злого. Они дпя него одинаково достойны внимания, ибо они прежде всего—плоды его творчества,