Сибирские огни, 1922, № 4
И он, как художник, страстно, органически, прежде всего, инстинктивно ненавидит Петра Великого, который для него „человек ненсрмальный, всегда пьяный, сифилитик, неврастеник, страдавший психостеническими припадками тоски и буйства, своими руками задушивший сына", „человек абсолютно не имевший чувства ответственности, презиравший все, до 1<онца жизни не поняв- ший ни исторической логики, ни физиологии народной жизни". И свой . ра с сказ о Петре" Пильняк заканчивает так: .Дали—бе спредельные русские дали—меркли во мраке: по полям шел Христос, в рваной рясе, в лаптях, нес свое воскресенье". „Над землею, над полями, лесами, суходолами, поемами, реками,—русски- ми пашнями,—творилась весна, великая земная радость". Для писателя Петр ненавистен, как злой разрушитель мудрых и простых устоев народной жизни, . р а з орв а вший Россию пополам", попытавшийся соз- дать культуру над народной стихией, без органического соучастия самого народа. В этом смысле в Пильняке есть, пока еще бледные—начала величайшего ре- волюционера, глубочайшего художника грядущей культуры нашей эпохи, к строительству которой революция кликнула весь народ, всколыхнула самую глу- бокую народную стихию. Он в этот смысле ближе всех подошел к пафосу современности. Пильняк еще не развернулся во всю свою ширь и глубь,—ощущая здо- ровое начало жизни, он еще не показал его в живом приложении к жизни, не синтезировал зверя и современного человека; и в силу этого он еще не дал и внешне совершенной, захватывающей широкие слои нового читателя, формы. Но если его не развратит современная критика, то он скорее, чем кго-оы то ни было из молодых писателей, подойдет к нужному современности в искусст- ве. Опасность з аражения упадочннм тлетворным духом Ьольших городов суще- ствует, хотя и в меньшей мере, и дпя него. Критика торопится ускорить его естественное развитие, органический рост, требуя от него оыстрого обращения в православие, непременного приятия внеш- не оорядевой стороны его, *) и чувствуется что писатель иногда соблазняется искусами современных монахов и слишком быстро старается проделать свой естественный рост. Но всякое „православие" есть застывшая форма, а художественное твор- чество есть непременно искание и искание самостоятельное и новых форм и нового содержания, иначе нам совершенно не нужна была бы эта своебразная от- расль личностного человеческого познания—искусство. Если недостатки его первых рассказов (отсутствие актуальных сюжетов, на- личие длительных описаний, фрагментарность его картин жизни) вытекали из его основного мироощущения, то они-же и свидетельствовали о его мудрой, сдержанной манере настоящего художника: он не берет на себя задач не по плечу, он чувствует писательским инстинктом, что еще не пришло время для широких полотен—романов, сложных повестей—картине широчайшими обобще- ниями жизни. Отсюда—его отрывки из романа „Голый год* так и остаются са- мостоятельйыми картинами. Совсем другого порядка пороки его первой повести—последнего его произ" ведения для нас—„Метель". В ней он поставил своей задачей зарисовку сложной картины—перехода старого в новое, изображение „метели" происходящих собы- тий путем сопоставления нового и старого. Но это ему совершенно не удалось, хотя критика и выража ет ему свое восхищение—„преломление двух плоскостей „игра жизненными противоречиями" **) и пр. ерунда. Это механическое сопоставление—внутренне-неудачно, оно противоречиво именно в своей сущности, ибо Б. Пильняк лучше чем кто-бы то ни было знает, что жизнь едина, нера з рывна и обусловлена внутренней, органически-перманентной *) Эта струя частично пробивается и в статье R. Воронского о Пильняке .Красная Новь" Л» 4 1922 г. - * *) См. Вестник литературы 2-3—1922 Молодая Россия.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2