Сибирские огни, 1922, № 4

уже о литературных евнухах столицы—Шершеневиче, Мариенгофе и т. п.— строят свою теорию искусства, методологию творчества, утверждая, что искус- ство вообще является лишь процессом искания и постоянных преодолений—в области формы, словотворчества, а как результат—оно не нужно, ибо в каж- дое следующее мгновенье э^ги результаты должны быть отброшены во имя бу- дущих достиженй, новых преодолений: так каррикатурно воспринята ими живая „диалектика" искусства. Лафарговские буржуа—гастрономы из его памфлета „Проданный аппе- тит",—они хотели-бы лишь постоянно . кушать ", не желая настолько „перева- ривать" пищу, чтобы она могла пойти на усвоение ее организмом—в данном случае обществом, читательской массой. Этот соблазн висит зловонным туманом над всей нашей молодой литера- турой; и большинство из начинающих писателей увлечены камерными изыска- ми, рождаемыми в келейных „домах искусства", где обитатели вместо труда и творчества занимаются спортом,—вместо искусства изысканием его форм, чуж- дых жизни стилей, меняющихся чуть не ежедневно, как дамские моды. Это все- гда присуще упадочным группам, бескровным паразитам больших городов с обострившимся, утонченным интеллектом, с з астывшей кровью, с остановившей- ся и умершей энергией, социальным атеизмом, глаз которых уже совершенно не ощуща ет очертаний будущего и слух совершенно невосприимчив к музыке будущего. Приоритет форм, выделение их в особую цель заставляет всегда, логически неизбежно рыться в пыли прошлого, ибо формы,—отдельно взятые и то лишь в условном отвлечении—существуют лишь в арсеналах истории искусства; меж- ду тем, как новые, настояще революционные формы рождаются н е ж д а н н о- стихийно под напором нового живого содержания, как под напором внури нахо- дящейся лавы, клокущего огня мира обозначаются внешние складки, видимый лик земли. Молодой Ник. Никитин вместо нащупывания и оформления стихии сво- его мироощущения, дебютируя в литературе своим рассказом „Мокей", талант- ливо, но по ученически—шаг в шаг—следует по стопам искушенного писателя Евг. Замятина, лукавого мастера, соблазнившего не одного „из малых мира се- го". И несмотря на яркость импрессионистического рисунка в этом рассказе, не смотря на броскую цепкость изображения людей, событий—рассказ „Мокей" все же получился вымученным, тяжелым и надуманным: форма его а конечном сче- те не оправдана, содержание его не вливается в душу читателя свободно охва- тывающей струей, невольно пленяющей стихией. Ник. Никитин не бездарен, это видно по некоторым мелким рассказам, как „Чаване" где ему проще, ярче и глубже удается ухватить.жизнь. Но его „Рвотный форт"—мастерски-сработанная вещь!—определенно отдает привку- сом мастерства эпох упадка: от их нарочитой формы фресок, от их мелкой мелькающей орнаментики веет больше рассудочной выдумкой, четкой и умной рукой мастера гравюр, нежели молодой, желанной волной, органической силой молодого таланта. И получается внутреннее противоречие, определенная невяз- ка между его нарочито-обрывистой, фрагментарно-мелькающей, гравюрно-вы- лизанной формой и той жизнью, которую он пытается нам передать,—неуклю- жей, буйной звериной суматохой гражданской войны, и только там, где он ри- сует вырожденческие фигуры Дондрюкова, Кати, там эта форма до некоторой степени получает свой смысл. В силу этого, гораздо более радует нас топор- ный, грубый роман В. Зазубрина „Два мира", *) где еще, правда, много порой барабанно-патриотической трескотни, н а и в ною и грубо-поверхностного реализ- ма—испуга перед событиями, где еще язык местами неуклюж, но где местами чувствуется звериная хватка, сила стихии в з арисовке масс, толпы, сложных событий. *) .,Два мира"—роман В. Зазубрина, часть 1 Издание пуарма 5 и ВСВО 1921 Отрывки из II части—Сибирские Огни № 3—1922.