Сибирские огни, 1922, № 4

Он за два—три года написал два романа—„Голубые пески", „Ситцевый з верь ", (первый печатается в журнале „Красная новь"), выпустил три повести и массу рассказов. Критика его встретила восторженно, и похвалы ему растут в возрастающей геометрической прогрессии. Я вспоминаю свое впечатление от его первой повести—„Партизаны". *) Какой хороший, ясный рисунок. Какой четкий, отчетливый глаз, умеющий дать просто и ясно на первой-же странице характерную фигуру—подрядчика Емо- лина, на второй—рабочего Кубди И, несмотря на некоторые недостатки этой повести, о которых дальше ,— в конечном счете впечатление от нее получалось безусловно радостное, боль- шое. Здесь Иванов достаточно художественно - просто, порой сильно приоткрыл нам социально эмоциональную бытовую сторону большого общественно-рево- люционного явления—партизановщины. Дал фигуры мужиков в новой социаль- ной обстановке, притом не механически вклеил этих мужиков в новое, а по казал до некоторой степени их органическое внутреннее перерождение. И они для нас нечто новое по существу даже после прекрасно-выполненных художе- ственно мужиков Чехова и Бунина. Правда, внешне казалось-бы, что мужик Иванова недалеко ушел от му- жиков нашей прошлой литературы: он попрежнему варит самогонку, дико и б е з е л а б е рно веселится по праздникам, так-же горланит свои песни, но в фигу- рах, нарисованных Ивановым, есть нечто и новое. Возьмите вы одну из главных фигур повести—начальника партизан Се- лезнева. Эта сумрачная, несколько неисчерпанная и недорисованная писателем фигура кажется и сама не знает ясно, чего она хочет, за что она борется. Его борьба внешне рождается попрежнему из нелепого случая разгрома милици- онером самогоночного завода (это прекрасно!), непреднамеренного, озорного убийства рабочим Беспалых милиционера,—но в том, что он уже не покоряется слепо своей участи, как Чеховские мужики, а идет в горы, а главное—начинает оттуда свою борьбу, в этом Moi видим рост мужика, его духовно-социальное движение. — Л и устал я в эти дни. Будто тысячу лет прожил,—говорит Селезнев Кубде, и действительно, чувствуется, что он прожил „тысячу лес" одинокий, беспомощный индивидуалист и одиночка, а вот т епе рь обретает свое гнездо— социальное единство со своими земляками в совместной борьбе против колча- ковщины. Эта фигура у Иванова кажется несколько недорисованной, неясной, но когда вдумываешься в этот образ, то чувствуешь, что именно чутье, и такт ху- дожника заставили автора дать ее такой,—таков и есть этот новый мужик, затаенный, ушедший в себя, всегда тяжелый со своими „земляными" думами и еще социально не оформившийся и неопределившийся в своей мелко-буржу- азной натуре. Нового мужика—мужика в революции—нам пытались нарисовать и рань- ше наши художники. М. Горький в своей большой повести „Лето" еще раньше, до революции 1917 года, один из первых сделал эту попытку, но ее нужно признать в главном неудачной. Мужик у Горького, наряду с удавшимися отдельными сце- нами, в конечном счете, вышел какой-то книжный, программный, измышлен- ный художником, оторванный от своего крепкого быта. Повесть Иванова является здоровым, нужным нам произведением. Она открывает пред нами новые картины растущей жизни, под ее влиянием услож- няющиеся индивидуальные фигуры и через зарисовку жизни этих фигур и со- циальные картины партизановщины. Эти картины захватывают нас эмоционально достаточно полно,—ведут к жи- вому осознанию и пониманию внутреннего механизма жизни. И здесь Иванову п р оща ешь газетные описания атамановщины, схематичность некоторых сцен, *) Красная Новь". № 1—1921 года.