Сибирские огни, 1922, № 4

Чутье у нее было тоже „примитивное". Как у животного тонкое. Безоши бочно угадала неприязнь под молчаньем и вдруг неожиданно заплакала. —. Лилли! Что ты? О чем? — Все, что ни скажу, ни сделаю... В;е не так. Видели, какую зазывали!.. — Ну, что ты л что ты! Успокойся ., Подошел к дивану, наклонился, целовал светлорусую голову. Она, всхлипывая, спешила высказать все, что накипело: — Свои все дразнют: барская наложница! ft я, штоли какая таскучая? Сами знаете, с вами с первым .. ft стыду сколько... Девятнадцатый год, двух детей вытравила от страму. Мать по ночам причитает, ft теперь свои все Форштад- ские чураются. Думают, они в бедности, а я с богатым дак... и ревалюцию по- нимать не Могу. Могу!.. Последнее неожиданно выпалила, Холодковский злиться начал, но улыбки сдержать не мог. Поднял с дивана, прижал к себе. — Ну и понимай „ревалюцию"!.. Разве я запрещаю? Только не плачь, по- жалуйста, и не болтай лишнего. О многом не следует вслух говорить. Грубо выходит. Ну, деточка моя, капризная... От поцелуев и ласки смякла как-то. Прижалась, а слезы не высыхают, и рот скорбный. Всегда волновало юное, упругое тело. Такое ощущенье ценил в сорок пять лет. Бурно прожито, а не изжито. И сегодня ответный зов выпря- мил, напряг тело, но только на минуту. Безвильно разжались руки. С досадой и испугом отметил: — Старею с этими передрягами! Устало вздохнул и сказал: — Ну, покушала? Побежишь домой? Я что-то недомогаю. И тебе будет страшно. Ведь в городе военное положение. У нее сегодня обостренная чувствительность. Целый костер разгорелся под тонкой кожей. Почти з акрыла темными ресницами глаза. — Я и сама уходить хотела. Только не с того что боюсь, ft так... Не охота вам со мной... — Лилли!.. — ft красногвардейцы все нашинские, из Форштэдту. Меня не обидят. Они только буржуев обижают. По глупости или вызов? Но лучше не разводить разговоров на эту тему. Надела белую легкую шапочку. Красивая она все-таки. — Ну, поцелуй меня, Лилли. До свиданья! Молча дала поцеловать опять побледневшее лицо. И вышла молча. Стара- тельно и тихо притворила за собой ,-чверь. Будто отгородилась. Долго шагал по комнате. Оставила скверный осадок в душе эта девочка. Недоброжелательность какая-то в ней. Расстаться с ней надо бы. Любовь и все такое в двадцать лет уместны. Эта модисточка была приятна. Хорошенькая и чистенькая. Если крепок организм, надо женщину. Всегда так и смотрел: для здоровья. Встречались разумно—два раза в неделю. Немаловажно и то, что денег больших не требовала. Это дпя него теперь большой вопрос. Крохи до- живает. Надо чтоб хватило до конца... Страшное слово конец. И если еще естественный. О нем пока не думалось, ft если потоп ворается и сюда? Холод- ком пробежала по телу тревога. Опять злоба сбила мысли. Пойти-бы рассеяться! Но встречи на улицах... Безопаснее у себя, за плотно запертой дверью. Когда подали вечерний самовар, стало лучше. Спокойно и домовито. Лас- ково выступил обдуманный комфорт двух смежных холостых комнат. Успокаивал ровный свет электричества. Мирные, хорошие часы. В два ночи погасят свет. Экономия! Придут на ум рассказы о грубых обысках, арестах... Это позднее. Сейчас хорошо. В комнате рядом не стало Учредительного со- брания. Там говорили двое. И потому, что мужской голос звучал глухо, затаенно, а женский прерывался лукавым, зовущим смехом, Холодковский знал: за стеной живут только сзоим, понятным и одинаковым и в Англии, и в Российской Социали- стической, и в Полинезии. Неизменным и старым, как жизнь на земле. Не слышно