Сибирские огни, 1922, № 4

ской революции. Эго означало, что массы высвободились из-под влияния меньшевиков и эс-эров и что в их сознании нет теперь г рани между буржуа- зией, и так называемыми социалйстами из коалиции. Для масс—это теперь сплошная контр-революционная сипа, которая должна быть свергнута и разру- шена. • Можно считать, что к этому времени политическое самоопределение про- летариата и части армии уже закончилось: эти две силы были на стороне нэшей партии, развернувшей знамя социалистической революции и Советской власти. Неяс- ной долгое время оставалась позиция деревни, и, следовательно, той части армии, которая наиболее тесно с деревней была связана. Но об "этом также позабо- тились наши „спасители от социализма". Крестьянство с нетерпением ждало разрешения аграрного вопроса, а правительство Керенского с этим розреше- нием не торопилось: оно откладывалось до Учредительного собрания, а Учре- дительное собрание, в свою очередь, откладывалось до неизвестного будущего, ft когда крестьянство пыталось, через свои крестьянские комитеты, само присту- пить к ликвидации помещичьего землевладения и остатков крепостничества, его действия трактовались, как „преступления против революции и з акона ". Полу- чалась умилительная картина: революционный народ сверг царями его министров, а помещики остаются на своей земле, при своих привилегиях и удобствах. Кресть- янство десятками лет боролось за землю, а когда совершилась революция— „революционная" власть, земли у помещиков не отнимает, а крестьянству пред- лагает ждать Учредительного собрания. Что странного в том, что передовые слои крестьянства, находившиеся в армии, а за ними постепенно и вся крестья- нская масса отвернулась от „революционной демократии" и пошли за нами, за партией „социалистической революции". Так был подготовлен великий Октябрь. Российские обыватели из 2 интернационала, все эти Гоцы и Даны, в эту пору изображали дело так, что большевики водрузили знамя гражданской вой- ны „в среде единой революционной демократии*. Как же! Они, эти Гоцы и Да- ны, и большевики, это, по сути дела, представители одних и тех же классов, в крайнем случае—это не больше, чем фракции „единого социалистического фрон- та".—Между теми и другими имеются „тактические разногласия', которые долж- ны быть р а з р еше ны „волею большинства революционной демократии". Но за- тевать войну против своих же „братьев по демократии", против таких хороших социалистов, как меньшевики и эс-эры, это преступление против революции. Смерть большевикам! Эти господа, уже на второй день революции обнаружившие всю свою бес- содержательность, пытались, как всегда, свою дряблость и никчемность при- крыть букетом пустых фра з. Они как будто не замечали, что дело не в такти- ческих разногласиях, а в самом основном—в подходе к революцти, в понима- нии ее характера и той роли, которую в ней должен играть пролетариат. Для них революция 1917 г. это был политический переворот, ни в малейшей степе- ни не затрагивавший собственности. В эту революцию осуществляются, по их рецепту, „заветные мечты лучших людей ", как любили когда то выражать- ся либе р а лы и народники: деспотизм низвергнут, власть переходит в руки „все- го народа ", по всеобщему и равному, или, говоря проще, в руки буржуазии. В эту „великую национальную революцию" пролетариат должен ставить себе только такие цели, которые не противоречат интересам революции, как „на- циональной", „всенародной", т. е. не экспроприировать собственностью буржуа- зии, не увлекаться максималистскими требованиями вроде 8 часового рабочего дня или контроля рабочих над промышленностью, не подрывать обороноспо- собности „великой России" в борьбе ее против „германского милитаризма", не требовать мира, когда этого не хотят сеньор Терещенко и сэр Бьюкенен; од- ним словом,—„беречь революцию', (т. е. временное правительство Львова-Ке- ренского), как „национальное достояние".