Сибирский парнас № 2, 2021

179 «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Булгаков наглотался страданий слишком много и запросил покоя. Но покой для творца – тоже работа. Другая форма работы. Без дела творец жить не может. Когда все пути для творческой самореализации были ему перекрыты, Художественный театр предложил инсценировать «Мёртвые души». Перечитав роман, Булгаков сказал, что инсценировать Гоголя невозможно, нужна самостоятельная пьеса. «Пьеса так пьеса», – согласились в театре. Он написал её, ввёл главное действующее лицо – самого Гоголя, вложил в его уста слова из других гоголевских сочинений и, конечно, вдохнул в пьесу самого себя, весёлого, страдающего, грустно смеющегося Булгакова. Но как это сделал? Исследователи булгаковской пьесы не обнаружили в ней ни одной не то что собственной фразы, ни одного негоголевского слова. Всё только Гоголь. Унисон, достойный двух гениев. Она и теперь идёт, эта пьеса, – булгаковский завет театру, как нужно работать с классикой. Сегодня на Гоголе кто только не самовыражается. Ка- кой-нибудь режиссёр-шибздик непременно введёт в сцену ухаживаний Хлестакова за Марьей Андреевной и Марьей Антоновной сексуальные эпизоды. Иначе, какой он сокруши- тель ветхозаветной морали! А главное, ведь не предоставит нынешний театр свои подмостки, не заплатит денег без по- добного сокрушительства. Михаил Афанасьевич никогда ни в чём не потакал не толь- ко вкусам властей, но и вкусам толпы. Творчество для него было священнодействием, говоря словами его современника Бориса Пастернака, чудотворством. Анна Ахматова, напи- савшая в 1940 году стихотворение на его смерть, определила его творческую бескомпромиссность словами «великолепное презренье». Но стоило ему это качество великих страданий.