Сибирские огни № 4, 2022

169 ЯНА ГЛЕМБОЦКАЯ СВОИ семьей лепили. Бабушка научила меня шить. Она научила меня жить и всегда ста- раться быть счастливой. Вот, например, картина маслом: после рыбалки приходит мой дед Ян, в полу- шубке, в собачьей шапке, в унтах, на которых по ведру снега, проходит прямо в комнату, начинает рассказывать, как он продавал улов, и кого встретил, и о чем говорили, и кто передает ей привет. Дед слегка выпил, настроение отличное, снег тихонько тает на ковер. Бабушка тихо: — Ваня, сойди с ковра! Дед делает шаг назад и продолжает свою нескончаемую речь плюс немного политинформации. Под ним лужа, но уже не на ковре, а на деревянном крашеном полу. Бабушка идет за тряпкой и ведром. Ни скандала, ни жалоб. Только тихие слова: «Ваня, сойди с ковра!» После смерти моего отца бабушка сильно сдала. Она не подавала виду, как ей тяжело. Один раз только сказала мне, как ее обидели, показывая наверх, в какую- то высокую небесную инстанцию. Отняли сына — лучшее, что у нее было. Потом бабушку Лизу сбил мальчик на велосипеде, она лежала с переломом шейки бедра, потом научилась ходить с ходунками. На мальчика того зла не дер- жала, он же ребенок. Ее младшая дочь Тоня (тот самый «Антон Пафнутьич») преданно ухаживала за нашей бабушкой и подарила ей еще несколько лет жизни. Но потом бабушка решительно мне сказал, что ей все надоело, она хочет умереть. Заболела раком ее внучка, моя двоюродная сестра. Бабушка сказала: я не могу смотреть, как умирают мои дети и внуки, мне пора собираться: — Танечку и Олега я похоронила, дальше давайте вы уж без меня... У нее был микроинсульт, короткий период деменции, потом она умерла. Даже в деменции она не была страшной. Она то собиралась встать ночью и поставить хлеб в печь, чтобы к утру испекся, — видимо, вспоминая жизнь в Казахстане, то просила дать ей валенки, потому что Ваня ее ждет и они пойдут в клуб на танцы. В этом состоянии она видела давно умерших родных и могла говорить с ними, передавала им от нас какие-то вопросы и даже получала ответы вполне практиче- ского характера. На поминальный стол готовила я. Борщ получился невероятно вкусный, и котлеты по бабушкиному рецепту удались, и малиновый кисель из замороженной ягоды все хвалили. Я осталась жить в бабушкиной квартире до поминок девятого дня, в Новосибирск уезжать не стала. Кто-то спросил, не боюсь ли я ночевать в квартире, где только что умер человек, — вдруг покойница будет приходить? Я не боялась, это же моя бабушка. И она не приходила. Она мне снится иногда, и я всегда счастлива ее видеть. Мы разговариваем, она улыбается. Наверное, она там общается со своими детьми, внучкой и сестра- ми. Сидят за накрытым столом, чай пьют, разговаривают, любуются друг на дру- га, нас ждут. * * * Полина Ивановна Вяткина, моя бабушка с материнской стороны, по паспор- ту была Евпраксией, то есть Прасковьей. Но после 1917 года ее имя вышло из моды, она стала Полиной, то есть просто Пашей. Уже на пенсии она пыталась вернуться к официальному имени и в одном из санаториев сказала, что ее надо на- зывать Евой. Пожила под именем Евы двадцать четыре дня лечения и вернулась к привычному ей — Полина Ивановна.