Сибирские огни, 1988, № 9

ем воли стараясь удержать себя от безумного срыва, которы гибельно перечеркнуть судьбу дьяка. — Ты... — он передохнул от рь бы с самим собой. — Ты умен... И счастье твое, что мне потреоен тв ум. Потребен. Но... как приклад к моему уму, как продолжение его, как плеть при рукояти. Он же у тебя уподобен луку, из коева ты все время напрягаешь стрелу. Стрелок ты меткий, и оттого вдвойне, втройне, невы­ носимый. Неужто же ты не разумеешь?.. Не можешь веди не разуметь, что выбрал не ту цель? Скажешь, что стрелы твои — стрелы добра, а не зла. Знаю, понимаю... Будь в них хоть на острие зло, тебя бы уже не было. Но... добро-то твое — твое! Неужто же твоя колокольня годна и для меня?! Ты — дьяк, худый, ничтожный раб наш, а я — государь, ски- петродержатель Российского царства! Неужто же твои понятия и твои рабские законы годны и для меня? — Есть, государь, законы, которые годны для всех. — Есть! Но разве «не убий» и не покарай — одно и то же? — Нет, «не убий» и не покарай — не одно и то же. Одно и то же покарай, но не убий. Иван потемнел, отвернулся, замер. Его сгорбленные плечи враз ста­ ли вялыми, безжизненными, как будто он, как несколько минут назад невероятным усилием воли старался подавить душивший его гнев, теперь подавлял в себе жизнь. „ — Государь! — встревоженно подался к нему Висковатый. — Тебе, никак, худо? — Ох, какие точные вопросы ты задаешь, — выстонал Иван. Ху-удо... Ох, как худо мне! — распростер он беспомошно-гневные ру­ ки. — Понеже знаю теперь... знаю!., знаю!., что и ты — враг. Враг! Враг! Я всегда говорил себе: прельстят тебя мои недруги, в самое серд­ це нож вонзишь! — Государь, да что ты, право? — не испугался, а поразилсяВискова­ тый. — Коли уж я враг, то кто же друг?! — До чего же, однако, искусны твои вопросы! Истинно, кто же друг? Кто?! Не нем... Горе мне, окаянному, увы мне, грешному! Теперь не нем! — Друг тот, кто не таит от тебя души своей. — Да, ты не таишь от меня души... Не таишь, порицая меня, не таишь, осуждая мои поступки... Ты мыслишь противу мыслей моих, ты весь — несогласие, весь — протест, и ты — друг! Не смеху ли подобно сие? Веди так поступают и мои враги... Токмо они — скровно, а ты — открыто. Так в чем же разнство между тобой и ими? В прямоте твоей души? — В чем разнство? Да нешто не ясно, государь? У нас разные цели. — Вон како?! У тебя, стало быть, також есть цель? Какова же она? — Проста и скромна, государь. Я хочу служить... Тебе и отечеству нашему. Служить верой и правдой, чтоб в меру сил своих уменьшить скверну мира сего. А прислуживать — я не гожусь... Никчемен я как прислужник. — Нешто я притужаю тебя сапоги с себя сымать? Или в мыльне мыть? По моей мысли хочу чтоб ходил... Един во всем был со мной... Верил чтоб в путь стезей моих и шел за мною неотступно, всякому делу чая свершенья... И всякое свершенье — с радостию принимал! — Преступая душу свою? — Преступая! — взбешенно крикнул Иван. — Как преступаю я, каждодневно прося у бога прошения! Нет уж молитв, коих бы я не вознес к нему! Длани мои, персты мои, чресла мои изнемогли от кре­ щений и поклонов, язык мой изъязвился от бесчисленных слов покаян­ ных! Сердце мое, разум мой — острупились! Что же ты, окаянный, возревновал перед нами о душе своей?! Жадишь послужить мне и отече­ ству, жадишь уменьшить скверну мира сего, но не измараться при том?! Нет таковой службы! Нет! Ступай в монастырь и там лечись о душе своей! — Я уж и сам... давно уж... хотел проситься отпустить меня. 82