Сибирские огни, 1988, № 9

— Не обессудь, воевода, коль не по вкусу придутся! На свой вкус выбирали, своим черевам в угоду. И видишь, како уедно нам? Поглянь на Темрюка — за уши не оттянешь! Увидев выпученные глаза Темрюка, а затем точно такие же щи и в его миске, Басманов, совсем сбитый с толку, в крайнем недоумении про­ молвил: — Что-то не возьму в толк... Праздничаете.„ Суды золоченые... А щи — хоть порты полощи! С чего бы сие, коль не потехи ради? — Нет, воевода, не потехи ради. Стрельцов ради. Цельной сотни стрельцов! Надобна мне, ох как надобна лишняя сотня воинских людей! Филипп, игумен Соловецкий, просит защиты от мурманов, просит уст­ роить острог, прислать стрельцов... Да что я тебе сказываю? Гы и сам ведаешь... В думе уж было о том сидение'. А где мне их взять, тех стрельцов? Думал я думал — негде. — Филиппу не у тебя бы защиты испрашивать, а самому порадеть об обороне края и монастыря,— серьезно ответил Басманов, хотя и по­ чуял, что у Ивана сейчас вовсе не стрельцы на уме.— Я и в думе об том говорил, и вновь говорю: самому Филиппу надобно порадеть. Почитай триста душ братии... Тыща работных людишек! Вся торговля солью! Денег — все Поморье купят, а сотню стрельцов за свой кошт снарядить да острог поставить — не могут! — Разумно, воевода. Я и сам об том думал. Однако ж не мни, что токмо мы с тобой таковые разумники. Есть подле меня мудрецы — ку­ да нам с тобой! Исчислили те мудрецы, сколько попито да съедено на пирах и застольях, так и вышло, что цельное войско можно враз снаря­ дить. Каково, а?! Молчишь, воевода? Дара речи лишился? А веди и вправду — можно! Увы мне, грешному, горе мне, окаянному! Я ломаю голову, как мне сотню стрельцов снарядить, а ломать-то надобно не го­ лову... Чрево! Похлеби скипетродержатель российский пустых штей, ка­ шей заешь, квасом запей, дланью утрись, как мужик простородный,— и вот тебе сотня стрельцов! Каково, воевода?! Молчишь? Все еще не обря- щешь дара речи? Молчи. А я от восторга никако не могу молчать: воз- радювася скверное сердце мое со окоянною душею, ибо обретох жезл помощи и от темны мрачности зарю света в помысле своем восприях! Доскажу тебе, что, надоумленный теми мудрецами, порешил я: быти по тому! Сего ради и праздничаем пустыми штями. Красно праздничаем! Верно, Малюта? Нравится тебе тако праздничать? Уедны тебе наши шти? — Я, государь, на таковых штях возрос и заматерел и чрево мое от них не станет пучиться. Ради твоей, государь, изможности я готов хлебать таковые шти до самой смерти, и радостно будет мне и воль­ готно. — Пошто же сейчас не радостно? — Да не от штей, государь. Вижу я, кручиноват ты на меня вельми... Осердил я тебя своим рассуждением... Оно и верно, мужик я, и ум у меня мужичий. Да токмо, государь, на который лад не думай, на мой ли мужичий али на твой царский, все одно — добра изводится на пирах да застольях неисчетно. — Ты думаешь о моем добре...— Иван, бросив ложку, откинулся на спинку стула, уперся руками о край стола.— То благо и похвально. Да вот беда: ты не думаешь обо мне. Неужто же я, государь, должен быть по-мужицки скуп? Н жить, как мужик: носить посконину, хлебать пустые щи... и чаять себе любви и почтения, мня в блаженном расслаблении ума, что благо сие и прикладно? Неужто же?! Малюта не осмелился или не знал, что ответить. — Да моя скупость отвратила бы от меня даже Ваську! — Меня? — в протестующем отчаянье вскричал Грязной. — Отвратила бы! — отмахнулся от него Иван и, помолчав, убежден­ но изрек: — Да что Васька? Вся Русь отворотилась бы от меня! Народ не ’ С и д е н и е — здесь: заседание, посвященное этому вопросу. 76