Сибирские огни, 1988, № 9

титьэ. Вероятно, для него не столько важно было, что ответит Вязем­ ский,— сколько — как, искренне или неискренне, и если неискренне, то сколь ухищренна, сколь искусна будет эта неискренность. Но это объяс­ нение лишь смутило Вяземского; он еще не научился распознавать Ива­ новы хитрости и уловки, не научился разгадывать, что скрывается за ними, и потому смутился, потерялся. — Что же ты, государь, изъясняешься передо мною худым?— вино­ вато промолвил он.— Ты волен спрашивать кого угодно... Не токмо середь нас — на всей земле русской. — Волен-то волен... Да как писано: спрашивай, коли есть отвечаю­ щий тебе. Было ясно, что Иван придал этому речению какой-то иной, свой смысл, да вот какой — Вяземский не понял и решил сдержать свою от­ кровенность, ответить уклончиво, и сразу же сообразил как, но в послед­ ний миг его осенило: «отвечающий» — это тот, кто искрен, тот, кому он может верить... Но мысль его не остановилась на этом, мысль пошла дальше: а может ли он вообще кому-нибудь верить? Может ли?! Ответ на это был лишь один; не может. И Вяземский знал почему. Самосох­ ранение! А раз так, значит, всякая откровенность с ним, всякая прямота и чистосердечность просто бессмысленны, более того, они опасны, и, значит, есть право на неискренность с ним — такое же право, как у не­ го на неверие. — Отвечающий тебе есть, государь,— почтительно умягчил голос Вяземский.— Он — твой высокий ум. Что бы ни ответил тебе спрошен­ ный тобой, ничего нового и неведомого для себя ты не услышишь, ибо ты знаешь ответ на все. Иван улыбнулся — одними губами, вернее, лишь уголками губ. Он умел и сдерживать и скрывать истинные чувства — одно лишь притвор­ ство не знало в нем удержу,— и что там сейчас таилось за этой улыб­ кой — никто не мог разгадать. — Молодец, Афанасий,— сказал он просто, бесстрастно, словно не хотел, чтобы эта похвала воспринималась как похвала.— Умно отвеча­ ешь. Занеже не ставишь своего государя убогим глупцом, как иные... Вопрошаю я нынче одного из них... Об чем, вопрошаю, думаешь, стоя у меня за спиной? И он, не помедлив нимало, дабы вздохнуть хоть единый раз, отвечает: о тебе, деи, государь, думаю. «И что же такое ты обо мне думаешь?»— не отступаюсь я. И он опять готов с ответом, и такое ре- чет... будто отмладу нас умом ссужал. — Афанасий виляет, а ты — умно!— выдавая себя, жалобно, ос­ корбленно проскулил Федька, а на Вяземского глянул так, что, казалось, яд брызнет из его глаз. —- Всякая собака умеет вилять хвостом,— прежним, ровным, бес­ страстным голосом сказал Иван, — однако же одной достаются кости, а то и мясо с них, а другой — лише пинки и брань. СлуГи внесли в трапезную большой медяной котел, прокопченный до черного блеска, и нерешительно приблизились с ним к царскому столу. Следом за ними на простом липовом подносе несли нарезанный боль­ шими ломтями хлеб, и не белый, обдирный, дворцовый хлеб, называе­ мый басмяным — из-за оттиснутых на его верхней корке узоров (столь­ ник сам сообразил, что такому хлебу не место рядом с холопскими щами), а черный, грубый, решетный, который пекут для дворни. Иван сам протянул свою миску, и стольник, пришедший вместе со слугами, скребанув черпаком по дну котла, наполнил ее доверху жи­ денькими, вытасканными щами. Осторожно, чтоб не расплескать, поставил ее перед Иваном, подал ему ложку, ломоть хлеба и, заговорщески шепнув: «А за пищалью послал на стрельницу»,— замер с невозмутимым видом, показывая, что теперь ему нипочем все чудеса мира. От царского стола котел перенесли к общему столу, и каждый полу­ чил по черпаку щей,