Сибирские огни, 1988, № 9

— Вот и славно!— Иван еще раз обвел взглядом своих выжидатель­ но замерших особинов, уже наверняка начавших догадываться, к чему все идет, и взгляд этот был так восторжен, и столько в нем было откро­ венного,'проказливого удовольствия, что, казалось, он сию же минуту вскочит со стула и, как мальчишка, запрыгает и захлопает в ладоши.— Вели-ка подать нам те шти! Да и кашу! Да и кисель! — Да те шти... Господи! Из Царьграда пеши шли!— изумленно воск­ ликнул стольник.— А каша — хоть в пищаль заряжай! — Вели подать и пищаль! Не пойдет в глот,, пальнем из пищали. Стольник растерянно осклабился, боясь верить, что все это всерьез, выжидательно перемялся с ноги на ногу, виновато покосившись на Ива­ на, словно спрашивая: что ль, и вправду сдуреть? Иван, будто не пони­ мая, отчего он мнется, изобразил удивление, но в следующий миг уже сделал вид, что догадался, и с удовольствием пояснил: — В тебя и пальнем! Восторженный хохот Зайцева был наградой за его шутку, наградой, на которую он, несомненно, рассчитывал, хотя шутка и была самая убо­ гая, недостойная его острого ума, но именно к этой убогости, к мудрос­ ти наоборот, он как раз и стремился. Подхихикнули и Федька с Васькой, но скорее угодливо, чем весело: им не хватало непосредственности и разухабистости Зайцева. Темрюк, Малюта, Вяземский безмолвствовали. Темрюк сидел скучный, занудный: затея Ивана восторга в нем явно не вызывала. Бог весть, куда это все еще повернет? Его венценосный зя- тек горазд на повороты. Но если боярина погнастоящему что и тревожи­ ло, так только одно: чуял он чутьем бражника, что нынче все эти драго­ ценные кубки и чаши не наполнятся вином. Полпиво и кисляждь — вот чем придется довольствоваться. Малюта был удручен, растерян, обескуражен. Он уже понял, что все это неискренне, все это игра, забава. Впрочем, это его нисколько не задевало, не обижало, но лишь сильнее озадачивало, ибо он, при всем своем высочайшем почтении к Ивану, преклонении перед ним, не мог взять в толк, почему тот во всем, что так искренне сокрушало его, Ма- люту, и в чем он, сколько ни думал, не находил ничего глупого, несураз­ ного, увидел лишь повод для забавы? Один лишь Вяземский не испытывал, кажется, никакой душевной надсады, и чем дольше тянулась эта заумная канитель, тем спокойней становился. Да ему и не от чего было терзаться. В опивалах и объеда­ лах он себя не числил. Но не только этим объяснялось его спокойствие. Для него подобные вещи — застолья, пиры, потехи — вообще не имели никакого значения. Не для того он протаптывал тропку к царю, чтоб опиваться да объедаться на особинных застольях или дуровать на ско­ морошьих игрищах. Иван, продолжавший все так же пристально наблюдать за всеми, должно быть, почуял в нем это спокойствие и, видно, оно ему чем-то не понравилось, во всяком случае, равнодушным не оставило: когда столь­ ник, сделав вид, что вот-вот порвет кишки от его шутки, отправился ис­ полнять повеление, он сразу же обратился к Вяземскому: — А что, Афанасий, так уж и не смешна тебе моя шутка? Заметив, как еле уловимо дрогнули глаза Вяземского, захваченного врасплох этим вопросом, но сумевшего не показать этого, Иван со смеш­ ливой простоватостью продолжал: — Буде, дивно, что не Малюту и не Михайлу, а тебя вопрошаю? Так им сейчас не до шуток. Михайла — тот страждет... Без вина он позавсе страждет. А, Михайла?! Как в воду небось гляжу? — Как в святую, государь!— со смехом ответил за Темрюка Зайцев. — А Малюта...— Иван ласково, с сочувствием посмотрел на Малю­ ту.— Тому еще горше. Он думу думает. Не хочу ему мешать, сего ради и вопросил — тебя. Объясняя Вяземскому, почему он вопросил именно его, Иван как бы давал ему возможность и время подумать, сметиться, прежде чем отве-