Сибирские огни, 1988, № 9
всех, и чего больше было в его возгласе — страха или восторга труд но было понять. Остальные хоть и не проронили ни звука, но видно было, по их ли цам, по их глазам, по той неожиданно проявившейся скованности и вза имной отчужденности, мгновенно и бессознательно избранной ими в ка честве самозащиты, что на смену их чувствам, многим и разнообразным, владевшим ими до этой минуты, пришло одно, общее -^смятение, и пришло оно от внезапной и острой осознанности того, что сейчас совер шилось, и своей причастности к этому, и своей вины. А совершилось не мыслимое — был нарушен обычай. ОБЫЧАЙ! Такого они не то, чтобы ожидать — представить себе не могли! Обычай для них был священней закона, и если Ивану прищло в голову окунуть их сперва в студеное, пе ред тем, как окунать в горячее, то он выбрал самое верное средство. Возглас Зайцева как бы встрепенул Ивана и заставил обратить вни мание на своих любимцев, ибо до этой минуты он сидел с таким видом, будто все происходящее совершенно не касалось его или, во всяком слу чае, не особенно занимало. Легкая, рассеянная улыбка, не сходившая с его лица, и необычайное спокойствие, похожее на полудрему, создавали впечатление отрешенности, погруженности в себя, но это только каза лось, что он забылся, задумался, на самом же деле он просто наслаж дался видом своих удрученных, виновато притихших особинов. — То мне припомнилось ненароком,— заговорил он самым благо душным тоном, желая, казалось, лишь одного — завязать непринужден ную беседу,— что у нас на Руси есть поверие: ежели на заре с серебра умыться, молодцом обернешься. Знаете небось? А вот в Риме, так там почитали золото, и верили, что ежели с золота ести и пити, то ума при бывает. Я и вздумал, самому умишка набратись, да и вам мудрости подбавить. Авось сгодится! Особливо вам! — Ух, как славно! — вытаращил глаза Зайцев — теперь уже в пол ном восторге.— Горазд ты, государь, шутить, горазд! А мы уж... Ха-ха! Заробели маленько. — Пошто же — шутить? Вовсе я не шучу. Сейчас и почнем,— делови то приосанился Иван и вновь поманил стольника.— Скажи-ка нам,— об ратился он к нему — важно и строго, чтоб ничто в его словах тот не принял за шутку,— чем там нынче питали дворцовую челядь? — Дворцовую челядь?! — не столько удивился, сколько обиделся стольник, усмотревший в этом вопросе что-то оскорбительное для себя. Он был ближним, комнатным, стольником и достоинства своего не забы вал.— Да мне откелева ведать-то про сие, государь? Нешто я в кухорях у дворни? Мне иные дела приказаны. В дверях, с подносами над головами, уже стояли слуги, готовые по дать на столы первую смену яств, и стольник важно поворотился в ту сторону, как бы показывая, какие ему приказаны дела. — Мне також иные дела приказаны,—- насмешливо прищурился Иван.— Однако же ведаю я про твою беду — про пожар на твоем дворе, про пожитки, пропавшие в том пожаре... Стольник будто получил под дых. — Прости, государь,— тихо лепетнул он, и стало видно, как сила разом^ ушла из его тела: должно быть, уловил он в царских словах их самый глубокий, беспощадный смысл. — Прости-и! — беззлобно передразнил его Иван.— Христа вам в ца ри... Да и того б вы ожесточили. Ладно,— покладисто отмахнулся он.— Ступай вниз и спроси... Да не измешкайся! Тем и заслужишь прощение. Стольник постарался заслужить прощение — обернулся прытко, а покуда он бегал, Иван напоследок еще потомил своих особинов молча нием. — Так что, государь,— запыхавшийся и угодливый, доложил столь- иик,— еда челядным: шти крапивные с тёшей, да каша полбяная, да ки сель гороховый, а питье — полпиво да кисляждь*. ‘ К и с л я ж д ь — квасы. 72
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2