Сибирские огни, 1988, № 9

что... несносно тяжко быть царем, а ты... как бы хочешь им быть... отчего-то. — Тяжко, верно,— покладисто и серьезно согласился Иван, явно почуявший наивную увертливость Федькиного ответа, но отчего-то при­ нявший его, может, оттого, что он пришелся как раз к его настроению.— А на Руси — еще тяжче. Понеже каждого надобно толкать в спину... А то и кнутом! Разумному, доброму слову что внять — нет, такое не в обычаях нашего племени! Токмо взашей! Токмо кнутом! А и мой удел таков: толкать да подхлестывать. Иначе не вытянуть ее, окаянную, даже на худой пригорок. Он помолчал, задумался. Молчали и Федька с Васькой. Таких не­ праздных разговоров они никогда с ним не вели: высокая словесная пре­ мудрость, которую так любил Иван, была им не по зубам. Они были го­ разды лишь в скабрезных шуточках да пустопорожней болтовне и потому не могли придумать даже что-нибудь лестное, угодное, а просто поддак­ нуть не решались. — А вытянуть хочется... Надобно вытянуть. И не токмо на пригорок. На гору хочется вытянуть, на высокую гору, дабы узрели окрест все языцы, что нету более данницы татарской, а есть Русь, Россия! Потому и хочу быть царем. Хочу! Без всяких «как бы»! Токмо вот слово сие: «хочу»...— Он презрительно скривился.— Низкое слово. Можно хотеть бабу, скорому среди поста... А царем хотеть... Разве что ты, Басман... Ты бы — хотел. А я призван. Так назначено мне богом. Он возложил на меня бремя сие и простер предо мною стези мои, ибо так было угодно ему. Федька утружденно вздохнул, словно и на нем лежало какое-то бре­ мя, а Васька, слушавший Ивана с благоговейной кротостью, вдруг ссунулся с кутника на пол, стал на колени и молитвенно сложил руки: — Государь, прикоснись ко мне! Молю, прикоснись и отведи от меня все грядущие напасти, ибо чую, чую и верую, ты — святой! Верую, госу­ дарь! — Вот и причислен я к лику святых,— усмехнувшись, сказал Иван с легкой иронией, но ирония эта была лишь прикрытием: столь благого­ вейная вспышка Васькиной души затронула и его душу.— Василием... Как там тебя по отчеству? — По отчеству? — с юродливой жалобностью переспросил Васька, словно не знал, что это такое. Руки его, сложенные ладонью к ладони, расслабленно оползли вниз — радостный страх окатил его, и он робко пролепетал: — Василий Григо...— Кадык у него дернулся от нервного глотка и он с трудом докончил: — ...рьев. — Вич! — милостиво дополнил Иван, отчего Ваську блаженно скор­ чило, будто сквозь него прошла сладкая судорога.— Василий Григорье­ вич Грязной-Ильин, архипростолюдин российский, лестью своей неиску­ шенной причислил меня худого к лику святых. Такое надобно отпраздно­ вать! — с шутливой торжественностью, и вместе с тем как бы напугав­ шись этой торжественности, заключил он и направился к двери. — Да я не лестью... Не лестью, государь! — запричитал Васька и на коленях пополз за ним следом.— Я чую и верую! Ты святой! Святой, государь! — Не юродствуй, Василий! — обернулся к нему Иван, а в голосе, за нарочитой строгостью,— восторг и страх, слившиеся воедино. Он при­ остановился перед дверью, ожидая, пока замешкавшийся Федька отворит ее, и повторил — построже: — Не юродствуй! Но это был не запрет, не приказ, это была просьба: он лишь боялся согласиться с тем, что услышал,— еще боялся,— но вовсе не отвергал этого. В нем и в самом, должно быть, коренился росток этой покуда еще пугающей его мысли, подтверждение которой он, наверное, искал в чем- то особенном, высоком, в делах своих и помыслах, не подозревая, что ей, этой мысли, для того чтобы стать убеждением и окончательно утвердить­ ся в нем, совсем не нужны особые доказательства — его высокие по­ мыслы и дела, его горение, самоотверженность,— ей достаточно лишь