Сибирские огни, 1988, № 9

во наше святое сумеют постоять, коли прилунится лихая година. А Но- выград я управлю, — совсем уже посуровел он. — Дойдут мои руки до него, ох дойдут! Так управлю, что и через сто лет будет он помнить мою управу. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ I Иван молился. Поднявшись до свету, стал на колени перед образами и вот уже добрый час истово бил поклоны. Васька Грязной, встречав­ ший его с постели, подававший умыться и вместе с Федькой Басмановым одевавший его, теперь спал на широкой пристенной лавке — кутнике, спал, сидя, вернее, уже полусидя, скособочившись так, что кудлатая его голова почти касалась парчовой обивки кутника. Только во время утрен­ ней царской молитвы и мог Васька позволить себе, пусть и ненадолго, спокойно и крепко приснуть, а ночь проходила обычно в коротких, чут­ ких передрёмах, нарушаемых каждым малейшим звуком, каждым ма­ лейшим шорохом. Из-за двери, ведшей в предпокои, доносился шум, раздавались голо­ са — там ожидали царского выхода остальные его особины: Темрюк, Малюта, Вяземский, Зайцев, — но Васька сейчас не слышал ничего, Васька спал. И никакой шум, никакие голоса не могли его сейчас разбу­ дить. Его разбудит лишь звук Ивановых шагов, когда тот выйдет из молельни. От этого звука Васька, наверное, подхватился бы и в могиле. Иван молился. За спиной у него, прислонившись к золоченому двер­ ному косяку, изрезанному травчатым узором, стоял Федька Басманов. Он почти всегда стоял здесь, когда Иван молился. Его обязанностью бы­ ло охранять Ивана во время молитвы и отворять перед ним двери. И лишь когда являлся Епифаний, Федька вместе с Васькой выметались в предпокои: со своим духовником Иван оставался всегда с глазу на глаз. Федька стоит потупясь, смотреть на икону с пронзительным взором Христа он боится: чудится ему — неотвязчиво, до немоготы,— что стоит он не перед иконой, а перед самим Христом, и душа его, изъятая из тела, трепещет в божьих руках, точно пойманная птица. Крутит ее Христос, вертит, и на чело ему ложится недобрая тень: того и гляди швырнет он себе под ноги его распоганую душу. Сжимается Федька, страх под ло­ жечкой колупается, как мышь в норе, скребется, лезет в мозг... Эвон как царь замаливается, а он нынче и креста на себя не положил, к богу мыслями не обратился: и руки, и мысли — все подчинено царю... Вот ему, лежащему ниц перед божницей, кроткому и смиренному, как инок, и беззащитному... Господи, до чего же беззащитному! Можно подойти... Всего-то два шага... И не будет уже ничего. Ничего!.. Жутко Федьке от этой шальной, нелепой мысли, жутко и радостно, дерзко, греховно радостно, что жизнь царская в его, Федькиных, руках, и он, Федька, не просто холоп и покорный служка, а сообщник царя, связанный с ним его жизнью. И может, молится он сейчас не о прегреше­ ниях своих и не о душах, погубленных им, а о том, чтоб избавил его всевышний от жестокой муки — зависеть животом своим от рабов своих. Может, оттого и бродит он ночами по безлюдному, сонному дворцу, тычась копотной свечой во все углы и прожигая глазами густую темь, что не дают ему спать эти страшные мысли и подозрения. И чем больше в нем этих мыслей, тем угрюмей он и озлобней. И никто, никто, кроме Федьки, не знает, как часто плачет он — в полном изнеможении, без всхлипов, без стонов, совсем беззвучно, только слезы медленно, словно застывающие капли воска, сползают с его щек, и кажется тогда Федьке, что это не слезы, а кровь сочится у него из глаз — поганая, дурная кровь его души. Дурманит Федьку это жуткое безрассудство, и леденит, и жжет, за­ пирая в сердце кровь,— истомней плотской тоски, пронзительней лютой боли это подлое, ублюдское безрассудство, рожденное завистью к царю, 3 Сибирские огни № 9