Сибирские огни, 1988, № 9

ведомо, всегда коротки. Однако обычай этот не переводился, потому что не переводилась надежда на авось. Эта же надежда влекла во дворец и именинников. Зачем, спрашива­ ется, им все это было так нужно? Стали бы они, скажите на милость, этак-то колготиться и усердствовать в угоду одному обычаю, если бы не подталкивало их все то же авось? Авось мои калачи окажутся самыми приглядными, самыми белыми, самыми мягкими и царь соизволит отве­ дать их за трапезой?! Это ж такая честь: царь едал мои калачи! А честь, как известно, дороже всего. Да что калачи?! Пусть их хоть собакам вы­ брасывают! Они — лишь предлог предстать пред царевыми очами, и авось эти очи будут на сей раз повнимательней и узрят, какая верная и преданная душа стоит перед ними. Авось... Да мало ли что еще может свершиться на авось?! Великая эта штука — авось! Оно для московита как второй бог. «Держись за авось, поколе не сорвалось»,— утвердил он притчей. Или и того пуще: «Держись за авось, поколе не снесут на по­ гост!» Еженедельная именинная толчея все же несколько ослабляла то тре­ вожное напряжение, в котором жил теперь царский дворец. Тихий, за­ таившийся, он оживал по воскресеньям, наполнялся шумом, беготней, в нем становилось как будто бы даже светлей и просторней, хотя от име­ нинников, а более всего от их многочисленных слуг с калачами, да с блюдами, да с покровцами, да с прочей нужной и ненужной утварью, ко­ торую они носили за хозяевами, шагу негде было ступить. Однако воз­ врата к прежней жизни не было, и каждый новый день убеждал: уже и не будет. Не будет! Не к добру поворачивало — к худу, к лиху, и круто, резко, неотвратимо. Ежели поначалу все было смутно и неопределенно: кто-то там что-то замышлял, кто-то строил козни, где-то зрела крамола, но кто, что, где — доподлинно не ведалось и ткнуть, кроме как в Оболен­ ских, было не в кого, то с недавнего времени вдруг пошло-поехало — каждый день какая-нибудь оказия: то подметные грамотки появятся в кремлевских церквах и храмах, а в них хула на государя, что, мол, на­ полнил он чужие города, немецкие и татарские, людьми русскими, а свои пусты оставил, и оттого, мол, тщета великая государству русскому; то вдруг среди ночи ухнет на звоннице колокол — будто тайный сигнал кто-то подаст; то изловят лазутчиков литовских и вынут у них закрытые листы к боярам и воеводам, перезывающие их на королевскую службу... Смутное и неопределенное постоянно обретало ясность, определенность, становилось действительностью, явью, обрастало плотью, наполнялось кровью, но все еще оставалось безликим, безымянным и оттого как бы существующим само по себе, без всякой причастности к людям. Кто? — вот чего не хватало, чтоб все наконец стало на свои места, чтоб исчезли последние сомнения и чтоб тревога, до сих пор напоминавшая о себе ше­ потком, могла заговорить в полный голос. И грянуло, свершилось! Из Переяславля пришла лихая весть: оста­ вив службу, бежали в Литву дворовый сын боярский Владимир Забо­ лоцкий и его дальний родич Иван Ярый. Ярый был мелкой сошкой, а вот Заболоцкий — из знати, корень имел крепкий, боярский. Его прадед был дворецким и боярином уже у великого князя Иоанна Васильевича! До­ служился до боярства и его отец. Сиживали Заболоцкие и в удельной думе — у Владимира Старицкого, и заодно стояли с ним, когда тяжкая Иванова хворь посулила тому престол. Это вспомнилось сразу же! А по­ том и другое —- свойство Заболоцких с Адашевыми. Тайна, покрывавшая недавнюю казнь Данилы Адашева и его родичей Сатиных, через кото­ рых Заболоцкие и были в свойстве с Адашевыми, перестала быть тайной. Ахнули: вон, оказывается, как переплетены нити крамолы, вон в какой узел все завязано! Смутное и неопределенное обрело наконец ясность и определенность, а воображение рисовало картины еще более мрачные, и теперь уж вправду за каждым углом, в каждом закутке чудился враг. Каждый стал бояться каждого. Началось расследование.