Сибирские огни, 1988, № 9

сударь нас жалует за верность... А тута мы все равны, бо не могёт ее быть, верности-то, у кого-то больше, а у кого-то меньше. Того совсем не будет, у кого ее мало. Смекай! Того государь поганой метлой выметет вон, как вымел Адашева и попа Сильвестра, и иных с ними... — Я тут того для, чтоб положить душу за государя,— ответил ему Вяземский, без вызова, но с достоинством.— А не затем вовсе, чтоб при­ искать чести иль места над кем ни буди. Я також худородный, хотя и князь. Это последнее особенно понравилось Ваське, и отныне его похлопыва­ ния по плечам Вяземского перестали быть только простецкими — они стали и дружескими. Может, это и льстило Вяземскому — Васька хоть и холоп, двуногий пес, но пес царский, и руку лизал одному лишь царю, на остальных же скалил зубы,— однако собственную худородность признал он вовсе не для того, чтоб завоевать Васькину дружбу. Он сра­ зу понял, что тут, в среде ближайших, как в волчьей стае, царят свои, особые законы, и с поднятым хвостом сюда принят не будешь — хвост трубой тут у кого-то одного, может, как раз и не у самого шерстистого и породистого. У кого — Вяземский покуда не понял, не распознал и по­ этому разумно и предусмотрительно поджал свой. Единственный, кому появление Вяземского откровенно пришлось не по душе, был Федька Басманов. Должно быть, почуял он в нем соперни ка (и неспроста!), и хотя изо всех сил старался не выказывать этого но шила, как говорится, в мешке не утаишь, особенно такого остро отто ченного, как недоброжелательность. Выпиралось оно, кололо, порой ощутимо, и Вяземский быстро уяснил, что с Федькой ему не поладить уж больно самолюбив был боярский отпрыск, и тщеславен, и ревнив, и коварен — под стать самому царю. Что ж, он, Вяземский, тоже не вчера на свет народился. Калач тер­ тый. Путь к царю был не прост: сквозь многие игольные ушки пришлось пролезть. Так что гибкости и ловкости ему не занимать стать, и такие, как Федька (еще и похлеще!), уже попадались ему на пути, поэтому Федькино недружелюбие не смутило его, не напугало. Такое соперни­ чество он готов был принять и принял, сознавая к тому же, что Федька— это еще не самое трудное. Хвост трубой — не у него. Может быть, даже у Малюты, хотя тот и сам, пожалуй, не подозревает об этом, а может (и скорее всего!), у старого Басманова. В отличие от всех остальных особинов, старый Басманов не дневал и не ночевал во дворце. Бывало, и по неделе не являлся. Правда, и дел у него было невпроворот. Мира с Литвой еще не заключили: Сигизмунд, не оставлявший надежды поднять крымского хана против Москвы, хит­ рил, тянул время, больших послов для мирных переговоров не слал, от­ делываясь гонцами и просьбами о продлении перемирия, и Иван начал готовиться к продолжению военных действий. Был задуман новый поход в Литву — еще более дерзкий, чем под Полоцк, и подготовкой этого по­ хода как раз и занимался Басманов. Являясь во дворец, всегда молчали­ вый, озабоченный, никого вокруг не замечавший, Басманов прямиком шел наверх — к царю, и тот, какими бы делами ни был занят, никогда не заставлял его ждать. Разговоры их редко бывали долгими, но неиз­ менно наедине, с глазу на глаз. В такие минуты, когда царь уединялся с Басмановым, дворец почему-то замирал, а когда Басманов уходил, все такой же озабоченный, молчаливый, никого не замечавший, во дворце становилось еще тревожней. Были у царя и иные наперсники, с которыми он нередко сиживал и беседовал сам-друг, например, Захарьины-Юрьевы или архимандрит кремлевского Чудова монастыря Левкий, вселукавый иосифлянин и шут в рясе, давно втершийся к нему в доверие и нашептывающий ему между попойками и шутовством свои иосифлянские забобоны, но никто из них не воспринимался так обостренно, никто не порождал такой тревоги и недобрых предчувствий, как Басманов. Левкий, Захарьины и иные близ­ кие и ближайшие, все их забобоны, лукавство, своекорыстие, вся их воз­ ня, козни, уловки, происки — все это было обычным, давно известным,