Сибирские огни, 1988, № 9

великой честью, которой удостаивались немногие. Последний раз, не­ сколько лет назад, точно так же он ездил к Вельскому, но к тому ездил до самого крыльца, что было верхом пожалования. От такой почестливости, оказанной ему царем, Федька что называет­ ся обалдел, и^в порыве величайшей благодарности, а более всего от же­ лания лишний раз доказать ему свою преданность и любовь, действи­ тельно сразу же после брачной ночи явился во дворец; «Быть подле тебя цесарь, для всякой сполошной потребы». Иван пожурил его, даже подшутил слегка: — Иль, буде, мед не зело сладок? Недоспел? Иль, буде, уже пере­ спел? — Успеется! — весело и беззаботно отвечал Федька.— Не мочка не зарастет! Одолеем твоих врагов — наверстаю! А нынче не могу я, це­ сарь, медовать, оставив тебя одного. Насчет «одного» Федька, конечно, лукавил, поднимая цену своей самоотверженности. Дворец был набит стражей. Наружную охрану по­ переменно, сменяясь каждую ночь, несли две полусотни черкесов, на пе­ ревяслах и стрельницах Кремля, изготовившись, как перед осадой, сиде­ ли стрельцы, а в самом Кремле, на осадном дворе Разрядного приказа, царский охоронный полк. Триста сабель! Командовал полком бывший царский ясельничий, а нынче воевода — Петр Васильевич Зайцев, тот самый Зайцев, который первым повел московских стрельцов на штурм полоцкого острога, за что и был пожалован столь почетным воеводством. Отчаянно-смелый, решительный, до последнего своего волоска предан­ ный царю, он не раздумывая выполнил бы любое его повеление, любой приказ, и, в ожидании этого приказа, почти не отлучался из дворца, го­ товый в любую минуту поднять по тревоге три сотни своих молодцов, таких же отчаянных и решительных, как он сам. Прикорнув где-нибудь на лавке или кутнике на два-три полночных часа, он все остальное вре­ мя суток бодрствовал неутом^ьмый, веселый, шутейный, как скоморох, и вместе с тем затаенно грозный, зловещий, как палач, изготовившийся исполнить свою работу. Два есаула, бывшие при нем на посылках, вско­ ре попадали как загнанные кони. Пришлось ему взять еще двоих — для подмены первых, но и эти^через неделю тоже еле волочили ноги. Впро­ чем, такую жизнь вели сейчас все, кто был в приближении у царя: и Федька Басманов, и Васька Грязной, и Темрюк, и Малюта... Появился у царя еще один особин — окольничий Афанасий Ивано­ вич Вяземский. Шуба с яркой кармазиновой подволокой, которую он бросил в грязь под ноги Ивану,— на Арбате, возле Борисоглебской церкви, когда встречали его, вернувшегося из Полоцкого похода,— и взгляд его, особенно взгляд, в котором Иван, смятенный и подавленный буйным восторгом толпы, увидел тогда как раз то, что ему больше всего нужно было в ту минуту — сочувствие и сострадание, сочувствие и сост­ радание ему как человеку, лишнему, одинокому среди ликовавшего ско­ пища людей, эта щуба и этот взгляд сделали свое дело: Иван заметил его. На пиру, в Грановитой палате, он хоть и не был уже тем прежним Вяземским—тише воды и ниже травы, но там еще ничто не выделяло его среди других, разве что они сами, эти другие, выделяли его, почуяв, что он-таки протоптал тропку к царю. Но во время поездки в Черкизово он уже среди тех, кому указано «быти близко». Царская благосклонность к нему отныне не вызывала сомнений. Потом была поездка в Сергиев монастырь, куда царя сопровождали самые близкие, и Вяземский снова оказался среди них — теперь уже как полноправный особин, которому дозволено видеть царевы очи. Мало кто знал, что между двумя этими поездками Вяземский был зван перед эти самые очи, и Иван без обиняков сказал ему: — Знаю, что род твой захудал вельми. Так захудал, сказали мне дьяки, что уж многие твои родичи вовсе без княжьего именования пи