Сибирские огни, 1988, № 9

Всяких. Порой откровенно крамольных, когда начинали честить всех подряд: и бояр, и царя, но мало что действовало на Ивана так, как по­ действовало это. Вероятно, подобная мысль приходила к нему и самому, может быть, он даже вынашивал ее и принесенное Малютой лишь подо­ грело в нем собственное, а может, и наоборот — натолкнуло: а не посту­ пить ли и вправду так?! Как бы там ни было, а эта мысль не оставляла его.^В тесном кругу, среди тех, кто нынче окружил его, он все чаще и настойчивей заговари­ вал об этом, и хотя неизменно сводил к тому, что все это лишь занятная говорка и что не пристало ему искать у черни суда на врагов^ своих, чувствовалось, однако, что мысль эта с каждым днем все сильней завла­ девала им, становясь уже замыслом, намерением, которое он готов был осуществить. Епифаний, раньше всех почуявший настроение царя, принялся ре­ шительно и настойчиво отговаривать его: — Не вздумай мутити черни. От твоей искры может такое занятися — не потушишь! А потушишь — что станешь делати на том пожарище? Золу ворошити, в каковую обратятся твоя слава и могущество? Врагов своих и супротивников ты одолеешь с божьим допоможением. Он избрал тебя на великие дела и не оставит. А черни не замай и не вожжайся с ней. Что тебе за нужда якшатися с простонародьем? Что тщишься соде- лати им? Наставити на свет и на истину? Избыти от рабства. Но не че­ ловек человека соделывает рабом. Несть таковых рабов. Есть токмо рабы мира. А в таковом рабстве и ты, и тебе самому не избытися сего рабства, а иных тебе не избыти, ибо освободившись от рабства греха, они станут рабами праведности. Или, буде, тщишься на- питати алчущих? Обласкати сирых? Но твоя ласка, твой хлеб — яко изрудное клеймо того самого мира, из коего их извергла нищета и убо­ жество. Не влещи их внове в мир сей, не пробуждай тунных чаяний своим попечением: они счастливей и обласканей тебя, ибо речено богом праведным: «Приидите ко мне труждающиеся и обремененные, и аз ус­ покою вас». Доводы Епифания как будто убедили Ивана. Они были во многом созвучны его собственным мыслям, которые, правда, не обладали такой четкостью, ясностью, стройностью и последовательностью. Может быть, в чем-то он шел даже дальше, был жестче, беспощадней, острей чувство вал и глубже понимал созидательную и разрушительную противоречи вость законов бытия, но он был царь и человек, истово верующий, и по тому таил эти мысли, и боялся, и гнал их от себя, считая преступными греховными, внушенными какими-то темными и враждебными ему сила ми, которые, как ему суеверно мнилось, давно уже действовали на него И Епифаний не преодолел в нем этого страха. Но он сделал иное — он показал Ивану во всем этом другую сторону, и не противную вовсе а как бы лишь затененную, являющую себя только пристальному и пыт ливому взгляду, который жаждет познать и просветиться, а не увидеть убедиться — и успокоиться. Иван еще не услышал господнего гласа подтверждающего его правоту: одна изнуряющая молитва не помогла Но он поверил, что услышит. ПОВЕРИЛ! А это было самое главное ...Неспокойно, тревожно было и в Кремле. С наступлением сумерек на проездных стрельницах стали опускать решетки, запирать ворота, взводить мосты. В царском дворце усилили стражу. Дворцовая челядь и раньше умела двигаться по дворцу почти неслышно, а теперь и вовсе все стали как невесомые — не шаркнут, не топнут, не скрипнут полови­ цей, ра^зговоры — вполголоса, с утайкой, с настороженностью, будто за каждой дверью, за каждым углом, в каждом закутке таился враг. После поездки в Черкизово Иван почти не отлучался из дворца. Съездил только на пасху в Троице-Сергиев монастырь да один раз на­ вестил хворающего Макария на его загороднем митрополичьем дворе — на Поганой луже. Правда, после того как его племянница, княжна Ситцкая, обвенчалась с Федором Басмановым, съездил он во главе сва­ дебного поезда еще и к жениху, но только до ворот. Однако и это' 'было 50-