Сибирские огни, 1988, № 9

те мысли ~ иные, далекие от того, о чем шел их разговор, его собствен­ ные, мирские мысли,— окончательно отступили, что-то (что именно — Епифаний не знал), сказанное им, вытеснило их и ему наконец-то уда­ лось (чуял, удалось!)) сосредоточить его на своем. И потому-то позволил себе Епифаний приблизиться к нему, нарушить расстояние почтитель­ ности, которое обязаны были соблюдать все, даже столь близкие, как духовник,— рискнул нарушить, чтоб приблизить к нему — не себя, нет! — а то, что говорил и что готовился еще сказать, и чтоб беседа их стала все-таки беседой, ибо покуда что она больше походила на пререкание упрямцев или на свару. — ...Отделив своих от чужих и прияв их грехи на себя, Христос ос­ тавил им свой завет, исполненный глубокой божественной мудрости. Она тайная, прикровенная, в символах и образах. Чужим она недоступ­ на. Постигающий тайну Христовой мудрости, истинный смысл его заве­ та, открывает для себя и путь духовного совокупления с божеством. «Познаете истину и истина сделает вас свободными!» Свободными — от мира, от соблазнов его и скверны, от всего, что каждодневно умножает греховность и убивает дух, который от божества. — Распять тебя надобно, а я внимаю тебе,— тихо, беззлобно, в глу­ бокой задумчивости, почти отрешенно, как будто вслушиваясь в себя, вымолвил Иван, явно поколебленный доводами Епифания. — Христа також распяли... — Замолчи,— еще тише, словно таясь от кого-то, сказал Иван.— Насладился уж, паче меда и сота, словес твоих душеполезных. Всю душу взмутил. Чую, что еретик ты... Чую! Но мне легче отправить тебя на плаху, нежели разоблачить твою ересь. Упрятал ты своего червя в проч­ ный кокон. — Паче врагов своих отправь туда. Большая польза выйдет, ибо и вправду изощрили они на тебя зубы. Не плачься и не стенай и не сиди взаперти зверем загнанным. Простри на них десницу свою карающую, и пусть оравшие нечестие и сеявшие зло пожнут его, как писано. Иван подозрительно скосился на него и разом посуровел: непрошен­ ных советов он не любил. Но — смолчал. Очевидно, только непрошен- ность и не пришлась ему по душе. Теперь они в упор смотрели друг на друга. Епифаний позволил себе ц это — прямо взглянуть в его кромешные глаза. Теперь он имел на это право — как правый, чью правоту не отвергли и не оспорили. На Москве было неспокойно. Молва о новой царской усобице с боя­ рами не утихала, не прекращалась, жила, ширилась, набирала силу, растекалась, распространялась по Москве, по всем ее концам, по сло­ бодам и сотням, как поветрие, и будоражила, будоражила чернь. Но са­ ма по себе взбудораженность эта еще не могла разворошить тлеющего под спудом огня. В ней не было еще ни той лютой злобы, которая, как нестерпимая боль, затмевает рассудок и толкает на самые дерзкие по^ ступки, ни той дикой бунтарской отъявленности и слепой, исступленной жажды мести, которая готова громить и бить направо и налево,— в ней было только напряженное, мучительно-радостное ожидание. ОЖИДА­ НИЕ! Ждали, что вот-вот царь кликнет их на бояр. Поговаривали и о другом: будто собирается он снова выйти на Лоб­ ное место и объявить новые вины боярские, и, объявив, назначить им кару — и кару не свою, царскую, а ту, что изберет для них простолюд. Из-за этих разговоров на Пожаре, у Лобного места, теперь постоянно толкалась толпа, особенно в воскресные дни, — ждали царского выхода ЖДАЛИ! Разговоры эти вскоре дошли до царя. Поведал ему о них Малюта Скуратов, частенько отправлявшийся на торг, на Пожар потереться сре­ ди черни, намотать на ус ее переберушки, суды-пересуды, слухи и слуш­ ки, которые рождались каждый день. И много приносил их Малюта. ,4 9