Сибирские огни, 1988, № 9

— Дух незрим. Что будешь впусто глядети? — спокойно Епифаний, словно не почуял грозного Иванова ехидства. — Незрим дух истины, праведности... Но дух лжи и ереси виде в чию! — Еретицы не тые, что имеют рассуждение о законах божиих... Христос сам указал, что наибольшая заповедь в законе — господа сердцем и разумом. Разумом! Еретицы суть тые, что предназ ченное немногим, избранным, тщатся ложным внушением распространи- ти на всех. Они внушают послушающимся им, что всяк убо достоин цар­ ствия божия и всякому убо отверсты туда врата, токмо блюди закон, мо­ лись, постись, не греши... Но Христос заповедал свою заповедь: «Не вся­ кий, глаголящий мне: господи, господи, войдет в царствие небесное, но исполняющий волю отца моего небесного!» А что есть воля отца небес­ ного? — Все, что написано в святом писании, и есть воля отца небелого. А что сверх сего — то от лукавого! — с гневным вызовом ответил Иван. Мы научены святым писанием не давать себе воли представлять умом что ни буди, опричь дозволенного! — Не писанием ты научен, а книжниками и фарисеямш Но да ус­ лышь слово Христа: «Ежели праведностть ваша не превзойдет правед­ ности книжников и фарисеев, вы не войдете в царствие небесное!» Рука Епифания вознеслась в какой-то нечеловеческой угрозе, и Иван, кажется, впервые дрогнул — перед этой рукой дрогнул. В его глазах, устремившихся за этой угрозливой дланью, промелькнул страх, но вряд ли это был тот страх, который мог помочь Епифанию одолеть его, убе­ дить, смирить, да и не смиренности, не кротости хотел от него Епифаний, и даже не согласия и единодушия,—; он хотел от него понимания, осоз­ нанности того, что называл избранностью, ибо без этого все остальное было бессмысленно. — ...Внимающего словам о царствии небесном, но не разумеющего их, Христос уподобил посеянному у дороги. Упомни, како растолковал он сию притчу: к таковому приходит лукавый и похищает посеянное в сердце его. — Буде, ты и есть тот самый лукавый, что тщится похитить посеян­ ное в сердце моем?— сказал Иван с тягостным вздохом, и это «буде», лишившие его слова твердости, тоже было победой Епифания, малень­ кой, но победой.— Худо мне с тобой, ох как худо!— Иван откинулся к стене, мучительно застонал, скривился.— Жалею уже, что избрал тебя в духовные отцы. Ну что тебе надобно от меня? Пошто ты приходишь и мучишь, мучишь меня? Неул^то мне мало мук? Поглянь, сколико врагов изощрили на меня зубы свои! — Да, тебе худо со мною. А паче скажи: неудобно. Сказано это было безжалостно, непреклонно, но не дерзко, не вызы­ вающе: неожиданная жалобность Ивана не тронула Епифания. Он пони­ мал ее природу, зная, как любит Иван выставлять напоказ свои муки и горести. Ипостась мученика, страдальца не могла не привлекать его: от муче­ ника до святого всего один шаг, а святость — высочайшее обретение. Его прямые предки Александр Невский и Дмитрий Донской — святые! Их имена навечно вписаны в святцы! В их честь возводят храмы! Им по­ клоняются! Неужто же он не достоин такого?! Неужто деяния его и под­ виги не равны их деяниям и подвигам?! Им воздано также и за страда­ ния, за великие муки, которые вытерпели они, неся свой крест. Но и он пьет из той же чаши! Она тоже не минула его! Он тоже мученик, тоже страдалец и крест его так же тяжек! Но святость — даже если он заслужит ее,— и утеха, и вечное успо­ коение, и вечное блаженство — это там, за гробом. А здесь, в жестокой земной жизни, все его человеческое остается с ним, и его не заслонишь царским, не обольстишь, не подкупишь венцами и скипетрами, не пода­ вишь никаким усилием воли,— больное, горькое, исскорбевшееся, оно 46