Сибирские огни, 1988, № 9
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 Рассвет еще где-где — и не брезжит даже, ни малейшим пятнышком не проклёвывается сквозь ночную темь, а благовещенский протоиерей Епифаний, затеплив огарок свечи, уже направляется из своей соборной келейки в царский дворец. Сперва идет длинным переходом, соединяю щим дворец с собором,— под ногами ковры, глушащие шаги, и Епифа ний шествует по переходу совсем бесшумно, как бесплотный. И переход, и ковры — для царя. Храм святого Благовещения — царская домовая церковь («церковь на сенях»), и царь ходит сюда и к обедне, вот и соору дили переход, и коврами устлали... И переход и ковры раздражали Епифания. Раздражения этого он не скрывал — ни сейчас, ни ранее, когда еще не был царским духовником. Открыто язвил: «Неужто ему нагишом на моления бегати?» Доходили его слова до царя или нет — он не знал, но с некоторых пор начал за мечать в царском взгляде, обращенном на него, необычную присталь ность. Иному от такой пристальности не то что язвить — жить перехо телось бы! Но Епифаний был не из робкого десятка, и язвить не пере стал. Когда Иван неожиданно избрал его в духовники, вместо принявшего постриг протопопа Андрея,— не удивился, но согласия поначалу не дал — Иван трижды повторял просьбу,— а согласившись, начал с того, •что сразу же и высказал ему в глаза это свое давнее неудовольствие. Иван не рассердился. Но удивился: что уж тут худого?! В боярских хоромах ни стен, ни полов не видать за коврами. Како же в царском дворце не стелить ковров? И получил ответ: .— На бояр своих не зри! О себе помысли! Дабы пребывати в истин ном благочестии, надобе думати! Задумайся: Христос шел к нам чрез тернии, а мы к нему по коврам! Иван с благодарностью поцеловал Епифания, ковры, однако, убрать не повелел. И сейчас ступая по ним, как по каким-то мерзким тварям, думал Епифаний с ожесточением, что даже вот эти раскрашенные куски обыкновенной шерсти имеют большую силу и большую власть над чело веком, нежели живое разумное слово, наставляющее на путь истинной веры и спасения. «Ах, худые! Мерзкие! Небожьи вы создания — отродье дьяволово!»— клял он с презрением племя людское и знал, что не отде ляет от этого племени и того, к кому шел сейчас. Не отделяет! И не от делял никогда! Потому и согласился стать его духовником. Племя это (для него — стадо животных в образе человеческом) он не взялся бы очищать от скверны и вести к спасению даже по велению самого всевыш него, а этого хочет спасти. Видит он и в нем дьяволову кость (ух как вы пирается она — посильней, чем во всех тех, кого до сих пор довелось ему зреть на своем веку!), но видит и блёстки божественного света, который может осветить ему путь к истине, а через истину — в царствие божие. Может, если только сохранит их в себе, не погубит, не втопчет в ту грязь и скверну, в которой копошится людское стадо, если презрит мир сей, суету и тлетворные соблазны его и сокрушит дьяволову кость, уже про росшую ему в душу... Если! Много, невероятно много требовало это если, которое было лишь первым шагом на пути к спасению. Лишь первым! Но даже этот шаг он уже не способен был сделать сам. Не способен! Знал это Епифаний, потому и шел сейчас к нему. Дойдя до конца перехода, он поднялся по тройчатым всходцам, толк нул приоткрытую дверь, вступил в темные полусенцы. Огонек от его све чи чуть размыл мрак. На лавках, по обе стороны двери, вприсап похра пывали стражники. Епифаний еще ни разу не заставал их бодрствую щими, но ни разу и не прошел мимо, чтоб не растолкать. Растолкал и сейчас. Два дюжих мужичины исусиками преклонили перед ним колени. — Святой отец! В этом возгласе все: и страх, и новина, и просьба о благословенйгг.йас: ■
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2